Скорость тьмы
Шрифт:
— Давайте здесь остановимся, — попросила она, когда расступились леса, и шоссе, одолевая холм, полетело вверх, в синеву. — Хочу погладить траву.
Ратников отыскал земляной спуск с обочины, который уводил в поле и терялся среди летучих трав. Остановил машину, и они вышли наружу.
Травы, гонимые ветром, окружили их лучистым блеском и тихим посвистом. Казалось, мчатся зеленые и серебряные табуны, их поворачивает неслышный зов, и они, становясь розовыми, несутся в другую сторону. Все пространство струилось блестящими потоками, изливалось изумрудными ручьями, и от этого колыханья кружилась голова, чудилось, что поле переплескивает из
Ольга Дмитриевна гладила траву, и казалось, множество серебристых существ подбегает к ней, целует руки и уносится прочь. Он любовался ей, видел, как ее тонкие ладони проникают в глубину трав, расчесывают их, нежно ласкают. Из-под рук у нее вылетела белая бабочка, подхваченная ветром, полетела, раздувая крохотные холщевые паруса, пропадая в блестящей дымке. Вторая бабочка, смугло-красная, выпорхнула из травы и помчалась, подхваченная воздушным течением, исчезая в солнечном блеске. Третья бабочка, серо-лиловая, словно крохотная искра, мелькнула в стеблях и канула. Ему чудилось, женские руки создают бабочек из воздуха и душистой пыльцы, выпускают в потоки ветра, и они исчезают, как бессловесные гонцы. Несут безмолвную весть кому-то незримому, кто живет в далекой, темно-синей дубраве.
— Странно, что в русском фольклоре отсутствует бабочка, — сказала она, — Ее нет ни в сказках, ни на вышивках, ни в песнях. Есть медведи, зайцы, всякие птицы, змеи, есть цветы, луна, солнце. А бабочек нет. Почему? Русский крестьянин, когда выходил в луга косить траву, был окружен целым роем бабочек и мотыльков, дивной красоты, но словно их не замечал. Почему? Я размышляла над этим. Здесь какое-то умолчание, какая-то связанная с бабочками тайна, запрещающая упоминать о ней. Может быть, сходство бабочек с ангелами? Или душами умерших?
Ратников смотрел на нее с нежностью и утонченным бережением, чувствуя ее беззащитность, ее хрупкою уязвимость, окружавший ее мир таинственных и чудесных явлений, ему непонятных. Хотелось одеть ее прозрачной защитой, заслонит от мирских невзгод и напастей, слушать ее волшебный, с тихими переливами голос, как у задумчиво поющей птицы. Хотелось обнять, не ее, а окружавший ее душистый воздух с переливами света и тени.
Она сбросила легкие босоножки, ступила на траву, как в плещущую воду. Протягивала среди стеблей узкую белую стопу. И казалось, травы омывают ей ноги, переплескиваются через узкие щиколотки, нежно ласкают колени.
— Я подумала, что, быть может, вот здесь, по этому полю бегал маленький мальчик из рода Глебовых, мой дальний родственник. Наступал своими белыми ножками на эти длинные листья, сизые метелки, распугивал бабочек. А потом белого офицера Глебова расстреляли на набережной Волги, и трава знает об этом и помнит.
Серебристые гривы летели по полю к далекой синей опушке, где кто-то молча слушал ее, видел их, стоящих среди зеленых табунов. Ратников чувствовал драгоценность летучих мгновений, бессловесную весть, уносимую к синей опушке.
— А потом по этому полю шел своей молодой походкой другой Глебов, тот, что потом сгорел в танке на Курской дуге, стреляя из башни, на которой было написано: «За Сталина». Я нашла его фотографию в музейных архивах.
Синий безмолвный дух, живущий в далекой дубраве, смотрел издалека, из ветвистых могучих дубов, и Ратников
— И еще один Глебов, уроженец Молоды, мог проходить по этому полю. Он был астроном и открыл небольшую планету, которую назвал «Звезда Глебова». Быть может, в честь какой-нибудь прекрасной любимой женщины.
— Вы и есть Звезда Глебова, — сказал он, шагнув в травяные зеленые струи, — Вы и есть прекрасная, любимая мною женщина.
Она повернулась к нему. Ее белый высокий лоб был близко. Глаза из-под пушистых бровей смотрели пристально, оглядывали его лицо, словно сверяя с каким-то, известным ей прежде изображением. Протянула руку и кончиком пальца повела по его щекам, подбородку, дрогнувшим бровям, спустилась к губам, будто нарисовала их заново. Он тихо целовал ее пальцы, чувствуя на лице неисчезающий след ее прикосновений.
— Вы очень мне дороги, — сказал он, чувствуя, как пальцы ее пахнут цветочным соком и сладостью улетевших бабочек, — Выходите за меня замуж. Вы мне очень нужны.
— Едва ли я сделаю вас счастливым. Мне на роду написано быть не женой. Что-то ждет меня впереди, какая-то грозная доля. Вот приедем к старцу, он мне поведает.
Ему было больно, и было ему чудесно, и он знал, что запомнит навсегда это поле. Глубоким стариком, в меркнущей памяти все будут струиться зеленые гривы, и ее белая любимая стопа все будет нырять среди тончайших трав. Она пошла к машине, не надевая босоножек, села в салон. Он вел свой упругий, дрожащий шинами джип, оставляя позади волшебное поле, и всеведающий дух, облюбовавший дубраву для своей задумчивой жизни, смотрел им вслед.
Они въехали в Углич, который казался блюдом с раскрашенными пасхальными яйцами. Радостно и нарядно выглядели домики и особнячки, аляповатые колоннады и арки, колокольни и колоколенки, купеческие лабазы и мещанские жилища. Их коснулась веселая рука моляра, затейливая фантазия реставратора, превратившего захолустный город в живописный сундучок, оклеенный открытками, конфетными фантиками, этикетками. Ольга Дмитриевна радостно озиралась на яркие, как яичный желток, фасады, на резные наличники, на ворота с каменными столбами, на которых лицом к лицу сидели львы, похожие на одутловатых щенков. Было людно. По улицам бродили туристы. Туристические автобусы сгрудились на площади, и им было тесно среди игрушечных фасадов, косых закоулков, заросших травой подворий.
— Давайте здесь остановимся. Немного погуляем, — попросила она, радуясь этому нежданному препятствию, возникшему на пути к вещему старцу, от которого ждала грозное, роковое для себя известие. Отдаляла его, откладывала неизбежную встречу, словно хотела потеряться среди этой пестроты, наивной красоты, лубочной детской затейливости, — Здесь все такое милое, смешное и трогательное.
Они оставили машину в мощеном переулке. Двинулись вдоль покосившихся домов, деревянных заборов, чугунных, с обломанными пиками, оград. Пахло скошенной травой, ветхим жильем, сырыми камнями и сладким дымом невидимых очагов и жаровен. Город был ряженный, в сарафанах и кокошниках, в косоворотках и сафьяновых сапожках, но под этим балаганным облачением, сшитым на потребу столичных и заморских туристов, ощущалась трудная жизнь людей. Просеменил старожил в обтрепанном пиджаке, согбенный под тяжкой ношей. Мелькнул печальный, из тусклого оконца, старушечий взгляд. На перекрестке возник нервный подросток с бегающими воровскими глазами.