Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
— В чем дело?
— Уважаемая Наталья Валериановна, — тихо сказал Николаев. — Либо вы добровольно отдадите мне сейчас негативы и фотографии, либо я вас застрелю. Семь бед — один ответ. Но должок с вас я получу.
— О чем вы говорите? Вы, должно быть, простыли под вчерашним ливнем? У вас температура, бред… Я не знаю никакого Кишкина.
— Бросьте, был у вас придворный фотограф, который вырос до маэстро телехроники еще тогда, в «Цитрусовом», когда вы комсомольским вожаком числились. Триста пятьдесят
Она вспыхнула, высокомерно подняла брови:
— Что за гнусность!
— Да отчего же?.. Кишкин дал собственноручные показания. Любопытно взглянуть? Но только из моих рук, — Николаев быстро развернул листок, исписанный неровными строчками, прыгающими буквами, с датой, с указанием времени, и ее фамилия, и его подпись — кошмар.
— Да, Феликс Николаевич, — проговорила Разинская, — вы кое-чем располагаете. Может быть, обойдемся без шантажа, тем более без пальбы? Инск ведь не в Техасе. Давайте поступим по-джентльменски.
Николаев взглянул на часы.
— Торопитесь? Успеете. Я отдам фотографии и негативы в обмен на все те документы, которые уважаемая Любовь Карловна получила от не менее уважаемой Прасковьи Павловны. В конце концов человек может потерять все. В том числе и любые документы, даже очень важные.
— Вы сейчас потеряете жизнь, Наталья Валериановна. Давайте негативы. — Он достал пистолет.
Разинская затравленно взглянула на Николаева и ужаснулась — он же невменяем. Он убьет…
Какое-то время сидела не двигаясь. Все было, как в тумане. Она вспомнила, что в утренней суматохе забыла закапать глаза.
— Феликс Николаевич, — медленно проговорила она, — у меня нет оружия, — и протянула руку к сумочке, — просто, если я сейчас не закапаю глаза, я даже не смогу найти ваши негативы.
Разинская достала маленький пузырек, пипетку, закапала лекарство под веки и запрокинула голову.
Николаев смотрел на нее настороженно. Что все это значит? Снова посмотрел на часы.
— Вы надолго?..
— Сейчас, — с раздражением отозвалась Разинская. И тут она поняла, в чем ее спасение. Разинская улыбнулась так весело, что Николаева передернуло.
— Бог с вами, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — Бог с вами и вашей Виртанен… Жизнь, как известно, очень хороша, и глупо ее терять из-за похождений двух мильтошек.
Она раскрыла сейф и выложила перед Николаевым коробку с негативами, пленками, фотографиями.
— Тут все. Забирайте.
— Кишкин все отдал вам? Если он врет, то и я молчать не буду. Ясно, Наталья Валериановна? Не буду молчать.
— Странный вы человек, — сказала Разинская, глядя, как Николаев упаковывает коробку в целлофановый пакет. — Странный. Ведь на скамье подсудимых нам вместе сидеть. Разве нет?
— С
Разинская перевела дух.
Когда он ушел, она снова вызвала Ирушечку и велела немедленно подать ей машину.
XXIX
Люба сидела и ждала. Сама не зная, чего, собственно. Николаева? Конца кошмара? Отъезда из этого проклятого города?
…Феликс появился без пяти одиннадцать. Озабоченный, быстрый, с угловатыми движениями, непохожий на себя.
— Ты командировку отметила? Билет в аэропорту, едем.
— Хорошо, пойдем отсюда, — глубоко вздохнула Люба.
Неужели они так и расстанутся: второпях, в казенной суете? У нее на глазах навернулись слезы, а Феликс и не смотрел на нее.
В машине она протянула ему записку:
— Вот мой адрес.
— Спасибо, дорогая…
— Феликс, мне будет одиноко и тяжело без тебя… — она незаметно смахнула слезу.
— Мне тоже… — он вдруг опустил голову так низко, будто хотел посмотреть, что там, меж педалями, и невольно снизил скорость. — Но надо быть мужественными, — добавил глухо.
— Здесь, — неожиданно сказал Николаев и затормозил. — Пойдем.
Она вопросительно взглянула на него.
Он вышел из машины, раскрыл багажник. Вытащил пластиковый пакет и две канистры.
— Пошли, — указал подбородком на лесополосу. — Извини, руки заняты, — но все же помог ей перебраться через придорожный кювет, подставив согнутый локоть.
Неожиданно его настроение изменилось. Он весело глянул на Любу и шутливо проговорил:
— Ну, лесная фея, как у вас там разводят костры, чтоб горели и не гасли, знаешь?
Люба оглянулась. Лесополоса была совсем молодая, ухоженная. Ни сучьев, ни старых брошенных лесин. Она беспомощно пожала плечами:
— В принципе, нужна береста… Если по-карельски.
— А у нас вот так.
Николаев бросил на землю пластиковый пакет.
— Отойди, Любочка, подальше.
Он отвернул крышку одной из канистр, вылил на пакет бензин, бросил зажженную спичку и поспешно отскочил сам. Высоко рванулось пламя.
Когда на земле остался лишь черный слипшийся от сгоревшей пленки, смрадно дымящий ком, Николаев вылил на него канистру с водой.
— Все, — облегченно вздохнул он. — Все. Все позади…
— Я не хочу, — глухо сказала Люба, — не хочу, чтобы позади было совсем все. Когда ты приедешь?
— Все наше — с нами… — и улыбнулся испугавшей ее отрешенной улыбкой. Она рванулась, бросилась к нему, обвила руками шею, искала его губы. Он стоял неподвижно. Ее руки упали.
— Что с тобой? — удивленно, обиженно спросила она.
— Прости. — Он поцеловал ее руку. — Слишком перенервничал сегодня.