Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года

Серба Андрей Иванович

— Иванцова обмолвилась о шантаже… именно через селекторную связь.

— Вот видишь, как ты подтверждаешь мои догадки. Вероятно, Иванцов, помимо вопроса о квартире, еще что-то сказал Николаеву по рации ночью с восемнадцатого на девятнадцатое марта. Но об этом мы можем только догадываться. Можем лишь предполагать, что Иванцов вызвал на связь начальника ОВО не в первый раз. Все, что мы знаем об Иванцове как о человеке, это подтверждает. Не стал бы он с бухты-барахты обращаться через эфир к самому Николаеву. Ясно, ночные вызовы бывали и раньше. Подойди критичнее к заявлению Иванцовой: «Муж хотел сказать или — или…» Долго держался, мол, парень, а когда

ему окончательно отказали в ордере, решил прижать начальство к стенке. Если бы у сержанта не было реальной возможности надавить, разве он, висящий и без того по службе на волоске, осмелился бы? В этой же связи подойди критичнее к изменению графика, который был сделан с санкции Николаева. К твоему сведению, сухогруз «Красногвардеец» Горьковского пароходства выбился из расписания и прибыл на погрузку двумя сутками позже, не шестнадцатого, а восемнадцатого марта. Об этом было известно в Инске заранее.

Виртанен в отчаянии схватилась за голову.

Нечитайло стремительно подошла к ней, утешающе погладила по плечу:

— Подожди, подожди… Пока мы только одну сторону разобрали. Теперь давай примем версию Николаева. Николаев в принципе далек от порта, у него масса иных забот. Он гуманен, поэтому невольно покровительствовал Иванцову, не зная, что он преступник. И тут можно было бы совершенно отвести от Николаева все подозрения. Возьмем сакраментальный разговор Иванцова и Николаева по рации. Об этом разговоре мы знаем только со слов подполковника, не скажи он, и не знали бы. Может так быть? Да сколько угодно! Что же касается показаний Николаева по поводу ночного разговора с сержантом, так я еще добавлю — не дело подполковника комментировать, что потом случилось с рацией Иванцова. Откуда ему знать?

— Но слова Надежды о шантаже…

— Иванцова не присутствовала при разговоре своего мужа по рации. В лучшем случае мы можем рассматривать ее слова как рассказ о намерениях покойного Дмитрия, а уж насколько они осуществились, эта информация уже требует веских доказательств. Где их взять? Опять-таки из показаний Николаева.

— Замкнутый круг… — глухо проронила Виртанен.

— Да, если бы не было возни вокруг следствия по убийству сержанта. Конечно, ОВО, а именно Николаев к следствию отношения не имел. Следовательно, покровители Иванцова или Гуляева, это сейчас не имеет значения, существуют в самом УВД. Отсюда незаинтересованность управления в раскрытии преступления. Интересующий же нас Николаев помогал твоему расследованию. Не думаю, что он это делал лишь ради твоих прекрасных глаз, — Люба вспыхнула до корней волос. Нечитайло продолжала:

— Теперь о самом убийстве. Те, кого я подозреваю в махинациях с фруктами… а я подозреваю Гуляева, Разинскую, кого-то из ОВО, кого-то из УВД, имена называть пока воздержусь, вот кто был заинтересован в убийстве Иванцова, вот кто боялся, что честное расследование обстоятельств этого преступления неминуемо приведет к расследованию другого, уже хозяйственного преступления. А вообще закругляйся ты здесь, поезжай домой, в Москве заедешь к Быкову, посоветуешься. А Феликс… Пусть он к тебе чистым придет, если сможет, — задушевный тон вдруг пропал, и она продолжила. — Здесь самое ценное — оригинал документов. Это собственноручно отдай прокурору, больше никому. Видно, и мне скоро домой. Соскучилась я по своим шалопаям.

Люба удивленно посмотрела на невзрачную, угрюмую женщину — это кого же она имеет в виду? Неужели у нее есть дети?

XXIV

Люба сникла.

Сидела грустная, отчужденная. Феликс боялся начать разговор. Но ехать в таком напряженном молчании, под перестук дождя по крыше «жигуленка» было слишком томительно, невозможно. Это было зловещее безмолвие пропасти, куда вот-вот рухнет и его любовь, и сама его жизнь. О, как теперь, именно теперь хотел он жить, любить, стать тем человеком, каким был еще несколько лет тому назад. Он хотел чуда и понимал, как в один пасмурный день вдруг понимает, что не бывает на свете чудес, неизлечимо больной, давно обреченный человек.

— Невероятно… Не хочу… — вдруг произнесла она, отозвавшись на свою мысль.

Феликс сразу повернулся к ней, чтобы спросить, о чем она, сказать ей что-то, но слова застряли в горле. Он вдруг увидел в зеркальце стремительно настигающий их грузовик. «КамАЗ» шел на бешеной скорости. Как он мог не заметить его раньше, ужаснулся Николаев, понимая, что громада надвигается так быстро, что от столкновения не уйти.

— Люба! — крикнул Николаев, — Люба! — Резко крутанул руль вправо.

Люба глухо вскрикнула.

Через кювет машину выбросило в степь.

Виртанен успела закрыть голову руками, согнулась в три погибели, у нее мелькнула мысль: «Только бы не лицом в стекло». Она сильно ударилась плечом о дверцу и тут же почувствовала на себе тяжесть Феликса — его швырнуло на приборный щиток. Но тут машину бросило влево. Люба увидела, как Николаев несколько раз ударился головой о дверцу, она с треском распахнулась, и Феликс вылетел из машины. Люба повисла на руле.

Виртанен судорожно дернула правую дверцу — ее заклинило, вылезла из машины через левую и бросилась к лежащему ничком Николаеву. Дрожащими руками, не чувствуя собственных ушибов и ссадин, она ощупала его голову и попыталась перевернуть его на спину. Феликс приподнялся сам, встал на колени и тихо хрипло сказал:

— Вот и по мою душу пришли…

Он смотрел туда, в степь, где несся едва не убивший их «КамАЗ». Нет, номер грузовика не был залеплен грязью. Он был тщательно укрыт спущенным с кузова брезентом, и кто-то для надежности закрепил этот брезент о крюки бортов…

Люба начала громко истерически икать. Она села в мокрую траву, не в силах остановить икоту. У Николаева с края губы текла кровь.

— Это по мою душу пришли… — повторил он. — По мою и по твою, по наши с тобой души, Любочка.

Она вытерла ладонью алую струйку с его подбородка. Он приник к ее плечу. Она обняла его голову, прижала к своей груди. Он слышал, как у его щеки бьется ее сердце.

— Я люблю тебя, — зашептала она. — Милый, книжный мой человечек… Бедный мой, как тебе плохо… Я никогда не брошу тебя…

Он поцеловал ее и прошептал в ответ:

— Больше мне ничего не надо…

И, крепко обняв, поднял ее с земли.

— Скорее в машину, нам нельзя оставаться здесь. Они могут вернуться.

Она снова вытерла кровь с его лица. Он взял ее на руки и отнес в машину.

Мотор не заводился.

— Нам нужно уходить как можно скорее, — сказала она ему твердо. — Бросай машину, пойдем пешком.

— Ты с ума сошла… — отмахнулся он и снова вернулся к раскрытому капоту.

— Они вернутся… — проговорила она ему вслед.

— У меня есть оружие, — ответил он. — Не бойся.

— Ты взял пистолет?!!

— Да. Еще собираясь в Рыбачий. Я не исключал встречи с Иванцовым.

Николаев вел машину, от усталости у него тряслись руки.

— Феликс, на нас, наверное, страшно смотреть, мы неимоверно грязные.