Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
В красивых глазах Марго Верещагин уловил сложное чувство.
— Мы не нищие! — почти крикнула она, и в этот момент, скользя на роликах, дверь откатилась, в купе заглянула вторая проводница — с понимающей ухмылкой:
— Извините, но мы отправляемся. Кавалер не обидится? Ведь вы уже напровожались?
— Такие кавалеры провожают в казенный дом…
Верещагин был рад оказаться на платфоре. В аэродинамической трубе вокзала осенний ветер освежил голову, разболевшуюся в душном купе. Где-то он допустил ошибку, в чем-то не разобрался.
— До свидания, — сказал Верещагин. — Боюсь, не доставит
— Чему быть, того не миновать, — смело поглядела Марго на Верещагина. — Загляните лучше ко мне на квартиру сами. Там вы найдете все, что нужно. Только не говорите маме и берегитесь…
Состав уже набрал ход, и в стуке колес Сергей не разобрал, чего или кого он должен беречься в Ленинграде, куда постарается попасть быстрее Марго. Вдалеке затерялись красные огоньки прицепного вагона. Блестели рельсы, сливавшиеся вдали, без труда опровергая аксиому о параллельных прямых, которые не должны пересекаться. Но жизнь порой не укладывается в рамки теорий.
Тем она и хороша… Стоя на платформе, Верещагин не думал о неожиданно привалившей удаче, не вспоминал о зажатой под мышкой «чудотворной» иконе. Он все еще видел стройную фигуру женщины на ступеньках вагона. Свидетели не ошибались: она была чертовски привлекательна!
7
Вокруг серебряного самовара
Маргарита Князева жила отдельно от матери. Жила не богато — в ходе обыска даже не потребовалось классическое правило «часовой стрелки». Все и так на виду в однокомнатной квартире. Продавленный диван, телевизор на рахитичных ножках, обеденный стол с пепельницей, полной окурков: со следами помады и без оных. Последнее обстоятельство Верещагин отметил особо, как и электробритву на тумбочке — женщине она вроде бы ни к чему.
«Такие кавалеры провожают в казенный дом…» — вспомнились Верещагину слова Марго, сказанные явно не по адресу.
Иконы, четыре штуки, нашлись в платяном шкафу. Сергей Иванович приобщил их к делу в качестве вещественных доказательств вместе с обнаруженным на кухне серебряным самоваром. Один из понятых, пожилой мужчина, прищелкнул языком:
— Красотища! Всю жизнь мечтал попить чайку из серебряного самовара. Должно быть, и вкус совсем другой.
— Не знаю, — честно признался Верещагин.
— А вы попробуйте…
Но у Верещагина имелись дела поважнее, чем на сосновых шишках кипятить воду в старинном серебре. Не для того он ночью прилетел из Львова, а утром уже получил у прокурора ордер на обыск. То, что обыск принес результат, подтверждало версию о преступной группе, сбывавшей за границу русскую старину.
Конечно, не Марго была главным действующим лицом. Мухин? Перед отлетом Верещагин убедился, что вынесенное в отношении него постановление о взятии под стражу вступило в силу. Свежие окурки в пепельнице оставил не этот горе-офицер. Определенно не хватало третьего в теплой компании у серебряного самовара. Его опасалась Марго, о нем кое-что знал Славка Хаетов.
В управлении Верещагин уже набрал было номер его телефона, но вовремя вспомнил про обещание помочь с тем глухим делом о краже орденов. Неделю назад Сергей Иванович не сумел навести справки. Теперь обратиться в общество коллекционеров был двойной резон: иконы, может быть, не совсем, а вот самовары — точно по их части. Откуда антиквариат пришел в квартиру Князевой? Проследив путь вещей, потом несложно выйти на тех ребят позубастее из окружения Марго, о которых мельком упоминал Хаетов.
Телефон общества не отвечал — длинные гудки. Недалеко, на Фонтанке, жил председатель секции собирателей предметов старины капитан 2 ранга в отставке Поляков. Через полчаса Верещагин поднимался на третий этаж старого петербургского доходного дома. Лучи неяркого солнца преображались, проходя сквозь уцелевшие осколки витражей высоких окон. Медными сережками поблескивали кольца: когда-то в них вставлялись прутья, чтобы удерживать ковровую дорожку на парадной лестнице. Порой Верещагину казалось, что в другом доме и не мог бы жить человек, помнивший биржу извозчиков, шашечный паркет, которым был выложен Невский…
По дубовому паркету и на последнем, может быть, извозчике Ленинграда Коленька Поляков прикатил к поезду, шедшему прямиком на войну, первую из трех, в которой довелось ему участвовать. На кожаном сиденье коляски стояла корзина с цветами от восторженных поклонниц — выпускник института водного транспорта, он еще и в театре пел, знаменитом Мариинском.
Потом был Халхин-Гол. Затем снега Карельского перешейка, где не давали замерзнуть огневые дуэли с финскими «кукушками». Вслед за ним — Великая Отечественная. От берегов Волги и битвы за Сталинград до посеченных осколками будапештских набережных Дуная прошел командир батальона морской пехоты.
Верещагин глубоко уважал этого человека, истого коллекционера и непревзойденного знатока старинного оружия, не терявшего бодрости духа в семьдесят пять лет.
Поляков был дома, и сам вышел на звонок:
— Сергей Иванович, какими судьбами?
— Не помешал, Николай Николаевич? А судьба у меня всегда одна… За помощью и советом.
— Чем смогу… Извольте пройти и не смущайтесь беспорядком. С утра пришлось в архиве покопаться. Звонили с Ленфильма. У них, видите ли, нет полной ясности относительно пистолетов, из которых стрелялись на Черной речке.
— Пушкин?
— Именно. В новой картине собираются вооружить Александра Сергеевича кремневым «Лепажем». Между тем в 1836 году изобретение англичанина Форсайта — капсюль-воспламенитель — дало более надежные ударные замки. Да и Серж Лифанов недавно демонстрировал в Париже именно капсюльный пистолет — один из той роковой пары… А вы, Сергей Иванович, чем озабочены?
Уже сидя в удобном кресле, Верещагин спросил про ордена и Золотую Звезду. Поляков долго возмущался, потом покачал головой:
— Нет, не видел. А увидел бы — сам задержал подлеца! Сила в руках еще есть. Чужой славой торгуют те, кто своей не нажил, а совести и вовсе не имел… Истинно говорят: кто на войне не был, тот богу не маливался.
Верещагин знал — сын Полякова, тоже Николай Николаевич, воевал в Афганистане.
— Как он там?
— Был ранен, теперь снова в деле, — коротко ответил капитан 2 ранга в отставке. — С товарищем передал пару пачек восточного чая. Сейчас Галина Дмитриевна нам заварит. Посидим, знаете ли, по-семейному. У самовара я и моя Маша…