Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
— Кстати о самоварах, — сказал Верещагин.
Он спросил, Поляков ответил, а в результате чай так и не был разлит по стаканам. Сергей Иванович тут же позвонил Хаетову, на удивление застал его на месте и тогда понял: удача не отвернулась от него этим утром. Хотя какое утро — серенький ленинградский денек, брезживший за окном, и тот потихоньку шел на убыль.
Щелкнул выключатель. Поляков, переодевшийся в другой комнате, предстал во всем великолепии морской формы:
— В обществе всегда появляюсь при параде.
В прихожей уже надрывался звонок — Славка Хаетов
— Постарался для друга.
Николай Николаевич Поляков без колебаний указал на одну из карточек:
— Вот маклак из новеньких. Большие деньги предлагает за старину. Иконы, панагии… У моего приятеля купил серебряный самовар.
— Этот новенький мне хорошо знаком, — заметил Хаетов, обернувшись к Верещагину. — У твоей Марго неважный вкус… Дважды судим за квартирные кражи. В настоящее время бомжиз.
— Как вы сказали? — удивился старый коллекционер.
— Бомжиз: лицо без определенного места жительства и занятий, — любезно пояснил Хаетов. — Ну, теперь-то мы о его занятиях знаем. Переквалифицировался домушничек.
— И о месте жительства тоже, — добавил Верещагин. — Осталось посмотреть на джентльмена в работе. Вы, Николай Николаевич, представите меня коллекционером. Познакомите и сразу в сторону. А ты, Слава…
— Договорим в машине, — предложил Хаетов. — Как понимаю, нам нужно в общество коллекционеров, на улицу Римского-Корсакова? А за рулем мне почему-то лучше думается.
— Главное, чтобы он пришел, — резонно заметил Верещагин, благодаря хозяйку за чай. — В другой раз обязательно отведаем.
Он-таки пришел…
Поздним вечером в служебном кабинете Верещагина у самовара сидели трое. Слава Хаетов с пижонской трубочкой в зубах и перевязанной рукой. Сам Верещагин, привычно заполняющий бланк протокола. Посеребренный бок тульского самовара отражал и малосимпатичную физиономию того, кто в данную минуту упорно открещивался от содержимого собственного портфеля. У Марго и впрямь оказался скверный вкус…
— Икону вы, значит, видите впервые, — подвел итог Верещагин, — и портативные радиостанции тоже не вам принадлежат. Так?
— Безусловно.
— Ну а ключи? — лениво поинтересовался Хаетов, пыхнув ароматным дымком. — Глупо отрицать, что они от квартиры гражданочки Князевой, с которой вы и проживаете, уважаемый…
— Дело мужское. Ключи не отрицаю.
— И этот? — Хаетов выбрал из связки длинный ключ с характерной бороздкой.
— Да… вроде, хотя…
— Нет, голубь либо — да, либо — нет, — Хаетов резко поднялся. — И, скорее, нет. Ведь так? Скорее, этот ключ от другой квартиры. Не Князевой, а Кашиных. Как же ты его не выбросил, а еще опытный человек… Или думал наведаться еще разок, когда там, на Благодатной, все поутихнет?
— Не знаю! Ничего не знаю! Никаких Кашиных!
После этих слов в кабинете действительно стало очень тихо. Так тихо, как бывает в гидроакустическом посту подводной лодки, стоящей на боевой позиции, прослушивающей толщу океана. О многом говорят забортные шумы. Прошла играя стая дельфинов, касатка в пылу охотничьего азарта… Ну, а это уже серьезно — свист турбин атомной субмарины гидроакустик не спутает ни с чем. Прямо по курсу — цель, и нервы звенят натянутыми струнами.
Верещагин подобрался в своем крутящемся кресле. Кашины! Ему была знакома эта фамилия, еще как была!
Однако время кипятить воду в серебряном самоваре еще не подошло…
8
«Семейное дело»
— При каких обстоятельствах вы познакомились с Ларисой Степановной Кашиной?
Голос следователя был ровен, глаза смотрели спокойно, и Мухин не почувствовал для себя опасности в заданном вопросе. Спроси его кто об этом еще неделю назад, рассмеялся бы от души, не без удовольствия вспомнив беззаботное детство. В ту пору Лариса Степановна имела две тощие косички, за которые удобно было дергать, и остренький носик, вечно совавшийся в чужие дела. Когда юный Мухин подпалил на лестнице почтовый ящик вредного соседа, девчонка немедленно наябедничала, за что и была проучена портфелем по голове.
Через пару лет, превратившись из гадкого утенка в симпатичную девчонку-подростка, она жестоко отплатила невниманием. За косичку уже не потянешь, и Мухин немало помучился, вздыхая под ее окнами как последний дурак. Но жизнь идет полосами, и потом настал его черед. Появляясь по воскресеньям в шикарном облачении суворовца — куда там тягаться паршивым длинноволосикам! — Мухин нарочито не обращал внимания на девушку, хотя, по общему мнению, они оказались бы неплохой парой. Могли быть… Но, видно, дали промашку в небесной канцелярии, где, по словам матери, и заключаются счастливые браки.
А невестой Лариса была завидной — дочь полковника и внучка генерала. Известная военная фамилия. В общевойсковом командном училище, куда Мухин без всяких хлопот перекочевал после суворовского, некоторые курсанты просили с ней познакомить. В смысле будущей карьеры весьма многообещающе. Знали бы они, сколько мороки с генеральскими внучками!
Мухин невольно скривился и попросил у следователя сигарету. Верещагин протянул пачку и задал следующий вопрос:
— Что вам известно о грабеже в квартире Кашиных?
— Что и всем, — пожал плечами Мухин. — Стянули старые ордена и какие-то вазы. Больше шума — эти ведь не обедняют.
— Вазы, допустим, не какие-то. Только не об этом речь. У вас нет предположений, как воры проникли в квартиру, почему вообще выбрали эту, а не другую?
— Не имею понятия.
— Тогда тем более интересно послушать, как я себе это представляю, — сказал Верещагин. — Сначала о Ларисе Степановне. На днях я с нею побеседовал. Не скажу, что ангел с крылышками, но посочувствовать имею основание: не повезло ей со спутником жизни. Да вот как она сама отзывается, цитирую дословно: «У него в голове были только тряпки, сделки и деньги, причем деньги любым путем. Для него в жизни нет ничего святого. Родина для него ничего не значит».