Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
Связь оборвалась неожиданно, на полуслове, но в ушах еще звучал бодрый голос. Верещагин подошел к окну. Небо вызвездило к морозу. Ярче других сияла Полярная.
Юрий Торубаров
– ДВАДЦАТЬ ОДИН ДЕНЬ СЛЕДОВАТЕЛЯ ЛЕОНОВА -
I
— Иду! Иду! — отозвалась Валентина Прокопьевна на требовательный зов звонка. Она отряхнула муку на кусок только что замешенного теста, и, вытирая руки о фартук, заспешила к двери.
— Что-то рановато вернулась Оленька, — висевшие в прихожей часы показывали десять минут седьмого. — Вот сейчас мне и поможет.
Валентина Прокопьевна отодвинула защелку автоматического замка и широко распахнула дверь.
— Заходи, — с улыбкой произнесла она, выглядывая наружу. И… обомлела. На лестничной площадке стояли трое. Лица их были скрыты под темной поблескивающей тканью.
— Ой, — тихо вскрикнула она, пытаясь захлопнуть перед неожиданными пришельцами дверь. Но стоявший ближе всех, с силой толкнув ее, решительно шагнул через порог.
— Что вам нужно? — Валентина Прокопьевна попыталась вытолкнуть незнакомца. Но тот в ответ резко взмахнул рукой. И хотя удар был не очень сильный, она почувствовала, как внезапно ее охватила страшная слабость, ноги стали ватными, а со лба на лицо потекла теплая, тягучая жидкость. Она схватилась за ушибленное место и поднесла руку к глазам, рука была в крови. Валентине Прокопьевне стало плохо, ноги подкосились, и она без единого стона повалилась на пол…
Очнулась от адской, пронизывающей боли. Горела вся грудь, будто на нее высыпали горящие угли. Она тихо застонала. Открыв глаза, с ужасом увидела, что грудь ее обнажена и на ней темнеют какие-то треугольные пятна. Острое чувство стыда на миг отодвинуло даже нестерпимую боль. Валентина Прокопьевна сделала попытку прикрыть грудь обрывками одежды, но тут же отдернула руки — склонившийся над ней бандит приложил к ее телу раскаленный утюг.
— Не прикидывайся, сука! — зашипел он каким-то тонким, неестественным голосом, увидев, что она очнулась. Женщина не ответила, только с шумом вдохнула в себя воздух.
— Молчи, — сдавленным голосом продолжал бандит, — а то прикончу! Его широкая, пахнущая табаком ладонь зажала ей рот. Бандит замахал утюгом прямо перед ее лицом. От утюга даже на расстоянии исходили горячие волны.
— И кончай прикидываться, — опять зашипел он, увидев, что она закрыла глаза, — а то еще не так будет!
— Пусти, — услышала она грубоватый голос.
Над ней склонился второй бандит. Как бы в подтверждение сказанного он поиграл длинным сверкающим от вечерних лучей лезвием финки, запугивая женщину. Рука, державшая нож, была в перчатке, но Валентине Прокопьевне бросилась в глаза необычная татуировка: между перчаткой и задравшимся рукавом костюма красовалась голая женщина, попиравшая ногами сердце.
Боль не проходила. Она снова закрыла глаза и отвернула голову. И тут же почувствовала, как холодное лезвие медленно входит в ее тело. Валентина Прокопьевна дернулась и застонала.
— Ти-хо-о! — грозно предупредил первый. Тот, что был с ножом, убрал руку и выпрямился.
— Прижги ты! А то замараемся! — скомандовал он отрывисто резким голосом. И опять страшная боль пронзила все ее существо.
— Что вам от меня надо? — взмолилась хозяйка. Из ее расширенных от ужаса глаз лились слезы.
— Деньги, где деньги? — потребовал третий, до сих пор безучастно стоявший в стороне.
— Все возьмите, — женщина дернулась, пытаясь подняться. Но бандит, поставив на грудь ногу, прижал ее к полу. — В серванте, в вазе, — прошептала она.
— Сходи, посмотри, — скомандовал бандит кому-то, убирая ногу. Он, видимо, был главным. Пошел тот, с ножом.
Валентина Прокопьевна, осмотревшись, поняла, что лежит на кухне. Оленька, погладив платье, оставила на буфете утюг, бандиты и воспользовались им.
Посланец вернулся быстро.
— Вот все, — показал он тонкую пачку.
— Где остальные? Где золотишко? — снова наклонился над ней главарь.
— Кольца и серьги в сумочке, она снизу, в ящике. Все, все берите, только оставьте меня, — тихо и жалобно упрашивала хозяйка.
— Тише ты! — второй бандит больно ткнул ее носком в бок.
— Мало! Где остальное? — и она почувствовала, как тело снова пронзила боль.
Но вдруг всплывшая тревога заслонила происходящее: «Только бы не пришла Оленька!»
II
— Это милиция? — послышался в трубке взволнованный голос. По тому, как женщина тяжело дышала, было ясно, что она чем-то напугана.
— Да. Дежурный старший лейтенант Суховский слушает.
— Ой! Это из санпропускника шестой больницы. К нам поступила гражданка Васильева, — было слышно, как говорившая что-то спрашивала, потом добавила — Валентина Прокопьевна. Поступила с ножевыми ранениями. И все они… Ой, господи, что творится, — вдруг запричитала она.
Суховский ее поправил:
— Девушка, или как вас там, вы что-то не договариваете. Что вы хотели сказать?
— Да что! Так издеваться!.. Это надо только видеть! Звери какие-то!..
— Да что случилось в конце концов? — дежурный, не выдержав, повысил голос.
Опять послышалось учащенное дыхание.
— Жгли раны. Утюгом. Чтобы не запачкаться кровью. Вы поняли?
— Понял. Адрес скажите.
Но ему никто не ответил. Он хотел уже положить трубку и перезвонить, но в последнее мгновение до его слуха донеслись слова:
— Фашисты и те так не издевались! — в голосе слышались слезы.
— А вы знаете, как фашисты издевались? — с досадой заметил старший лейтенант.
— Вот вы так за всех и заступаетесь. Теперь понятно, почему у нас такое творится…
— Какое? — Суховского стал раздражать этот разговор. День выдался тяжелый, дело шло к вечеру, он уже порядком измотался, а тут еще упреки.
— У вас все? — как можно официальнее спросил он.
— Нет, не все. Это сделали… ну, как их… кто деньги вымогает…