Скотский хутор
Шрифт:
Казалось, будто ферма разбогатела без того, что бы разбогатели сами животные — не считая, разумеется, свиней и собак. Отчасти причиной этому, может быть, было то, что свиней и собак было так много. Не то, чтобы эти животные не работали на свой лад: надзор за фермой и организация ее требовали неусыпной работы, как не уставал подчеркивать Фискал. Значительная часть этой работы была такова, что другие животные по своему невежеству не разбирались в ней. Например, Фискал говорил им, что свиньям приходится ежедневно тратить много труда на таинственные вещи, именуемые «досье», «доклады», «протоколы и «меморандумы». Это были огромные листы бумаги, которые надо было тесно исписать, а как только они были исписаны, их сжигали в печке. Это, говорил Фискал, имеет колоссальное значение для
Что же до остальных, то, поскольку они могли судить, жизнь их была такая же, как и всегда. Они обыкновенно были голодны, спали на соломе, пили из пруда, работали в поле; зимой их донимал холод, а летом мухи. Иногда те из них, что были постарше, роясь в своей потускневшей памяти, пробовали выяснить, были ли условия жизни лучше или хуже в первые дни Восстания, вскоре после изгнания Джонса. И не могли припомнить: у них не было никакого мерила для сравнения с их теперешней жизнью; они могли полагаться только на приводимые Фискалом ряды цифр, которые всегда доказывали, что все улучшается и улучшается. Проблема представлялась животным неразрешимой: во всяком случае у них теперь было мало времени для раздумий над такими предметами. Только старый Вениамин уверял, что он помнит во всех подробностях свою долгую жизнь и знает, что условия никогда не были и не могли быть ни много лучше, ни много хуже, ибо голод, лишения и разочарования составляют неизменный закон жизни.
И все-таки животные не теряли надежды. Больше того: ни на минуту их не покидало сознание, что принадлежность к Скотскому Хутору является честью и привилегией. Они все еще были единственной фермой во всем графстве — даже во всей Англии! — которая принадлежала животным и управлялась ими. Никто из них, даже самые младшие, даже пришельцы с других ферм, за десять или двадцать миль оттуда, никогда не переставали дивиться этому. И когда они слышали пальбу из ружья и видели развевающийся на мачте зеленый флаг, сердца их ширились от неистребимой гордости, и они заводили речь о древних героических временах, об изгнании Джонса, о составлении Семи Заповедей великих сражениях, в которых были разбиты человеческие захватчики. Они не отказались ни от одного из своих чаяний. Они все еще верили в предсказанную Майором Республику Животных, когда по зеленым полям Англии не будет ступать людская нога. Придет день — и она возникнет; может быть, это будет еще не скоро, может быть и не на их веку, но все же будет. Там и сям даже еще напевался тайком мотив «Скота английского»; во всяком случае несомненно, что все животные на ферме знали его, хотя ни одно не решилось бы петь его вслух. Пусть жизнь их была тяжела, и не все их надежды исполнились, но они сознавали, что они не такие, как другие животные. Если они голодали, то не оттого, что кормили людей-тиранов; если они трудились сверх сил, то по крайней мере трудились для себя. Никто из них не ходил на двух ногах. Ни один не называл другого «господин». Все животные были равны.
Однажды в начале лета Фискал приказал овцам следовать за ним. Он отвел их на пустырь на другом конце фермы, поросший молодыми березками. Овцы провели там весь день, пожевывая листья под надзором Фискала. Вечером он один вернулся на ферму, велев овцам оставаться, так как погода была теплая, Кончилось тем, что они пробыли там всю неделю, и за это время другие животные не видали их. Фискал проводил с ними большую часть дня. По его словам, он учил их петь новую песню, для чего необходимо было уединение.
Как раз после того, как овцы вернулись, в один приятный вечер, когда животные закончили работу и брели назад к службам, со двора послышалось испуганное ржание лошади. Пораженные, животные остановились как вкопанные. Это был голос Кашки. Она снова заржала, и животные пустились в галоп и примчались на двор. Тут они увидели то, что видела Кашка.
Это была свинья, ходившая на задних ногах.
Да, это был Фискал. Немного неуклюже, как будто не совсем еще привыкнув поддерживать свою громоздкую тушу в таком положении, но, великолепно соблюдая равновесие,
В ножке он нес хлыст.
Воцарилась мертвая тишина. Изумленные, перепуганные, сбившись в кучку, животные наблюдали за тем, как длинная вереница свиней обходила двор. Как будто весь мир перевернулся вверх дном. Потом наступил момент, когда первое потрясение улеглось и когда — наперекор страху перед собаками и развившейся в течение долгих лет привычке никогда не жаловаться и никогда не критиковать — они способны были запротестовать. Но как раз в этот момент, как бы по сигналу, все овцы оглушительно заблеяли:
«Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше! Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше! Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше!»
Это продолжалось пять минут без перерыва. А к тому времени, как овцы замолкли, возможность протестовать была упущена, ибо свиньи уже промаршировали назад в дом.
Вениамин почувствовал, что кто-то тычется ему мордой в плечо. Он оглянулся. Это была Кашка. Старые глаза ее казались еще более тусклыми. Не говоря ни слова, она тихонько потянула его за гриву и повела его кругом к большому сараю, где были начертаны Семь Заповедей. Минуту или две они стояли, глазея на осмоленную стену и белые буквы.
— Зрение изменяет мне, — сказала Кашка, наконец. — Даже в молодости я не могла прочесть того, что там написано. Но мне кажется, что стена имеет иной вид. Скажи, Вениамин, Семь Заповедей те же, что всегда?
На этот раз Вениамин согласился нарушить свое правило и прочел вслух то, что было написано на стене. Там была теперь всего одна заповедь. Она гласила:
«ВСЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЫ,
НО НЕКОТОРЫЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЕЕ ДРУГИХ»
После этого не было уже ничего странного в том, что на следующий день свиньи, надзиравшие за работой на ферме, все держали в ножках хлысты. Не показалось странным и то, что свиньи купили себе радио, собирались провести телефон и подписались на еженедельники «Джон Булл» и «Болтовня» и на газету «Зеркало дня». Не показалось странным и то, что Наполеон стал прогуливаться в саду при ферме с трубкой в зубах, ни даже то, что свиньи вытащили из шкафов и напялили на себя одежду фермера Джонса, причем см Наполеон предстал в черном пиджаке, рейтузах и кожаных крагах, а его любимая самка появилась в муаровом платье, которое г-жа Джонс носила по воскресеньям.
Неделю спустя, после обеда к ферме подкатило несколько шарабанов. Депутация фермеров была приглашена для осмотра Скотского Хутора. Им показали всю ферму, и смай выразили восхищение всем виденным, особенно мельницей. Животные в это время пололи в реповом поле. Они работали прилежно, почти не подымая головы от земли и не зная, кого больше бояться — свиней или людей.
В этот вечер из фермерского дома донесся громкий смех и пение. И внезапно, при звуке смешанных голосов, животными овладело любопытство: что происходит там при первой встрече между животными и людьми на равной ноге? Точно сговорившись, они стали потихоньку прокрадываться в сад.
У калитки они приостановились, как будто боясь двинуться дальше. Но Кашка пошла вперед. На цыпочках подошли они к дому, и те из них, кому позволял рост, заглянули в окно столовой. Там вокруг длинного стола восседало с полдюжины фермеров и с полдюжины наиболее видных свиней. Сам Наполеон занимал почетное место во главе стола. Свиньи сидели, развалившись на стульях, как ни в чем не бывало. Вся компания только что играла в карты, но в этот момент прервала игру, очевидно для того, чтобы выпить тост. От одного к другому переходил большой кувшин, и кружки наполнялись пивом. Никто не заметил удивленных лиц животных, глазевших в окно.