Скотство и чуть чуть о плохих грузинах
Шрифт:
Ладно…
Увидав, какие часы у Зураба Ахметовича, Максим поспешил поглубже спрятать кисть правой руки в рукаве своего черного сиротского пиджачка и даже для верности подтянул манжету рубашки, чтобы не позориться.
Отношение всей группы лиц к Максиму было подчеркнуто равнодушное. Он здесь вроде бы был как бы выше ранга слуги, но был явно ниже всех остальных участников встречи. И даже Гриша Золотников с которым то уж в Питере они были "на ты" и водку сколько раз пили вместе, а вот тут, при Зурабе Ахметовиче и при Лагутине Гришу как подменили, с теми он был подчеркнуто расслаблен, как свой среди своих, а с Максимом держался как бы от городясь от него заборчиком высокомерного отчуждения.
И Максима хоть и не послали на кухню, чтоб его там накормили и чтобы ждал,
Максим сперва переживал такое свое статус-кво, а потом вдруг расслабился и стал просто с любопытством разглядывать убранство дома.
А тут было на что поглядеть.
Холл, в который их сперва провели имел высоту во все три этажа дворца-коттеджа и венчался прозрачной крышей, сложенной шалашиком. По светлым стенам холла, имитировавшим розовый армянский туф, на высоте примерно второго этажа, расположился ряд оригинальных светильников, представленных в виде высовывающихся из стен голых мускулистых, отлитых из бронзы рук, держащих бронзовые факелы, над которыми трепетали натуральные языки пламени. Максим долго глядел на эти светильники, все гадая, настоящий в них огонь, или это плазменная голограмма?
Однако в огромном камине, сложенном мрамором и габбро, пламя горело совершенно натуральное. От него даже в огромном пространстве холла чувствовалось, как веет и тянет теплым инфра-красным…
Над камином висели какие-то восточные кривые сабли, ятаганы и страшно-древние алебарды, какие Тушников видал в детстве в рыцарском зале Эрмитажа.
Когда их из холла, где у камина, в виде, вероятно, величайшего исключения, хозяин на европейский манер угощал гостей выпивкой, всех потом провели в кабинет (который, как потом оказалось, был не единственным в доме, а был этаким парадным кабинетом для переговоров), в общем, когда Зураб Ахметович вел их из холла в кабинет, Максим подивился и внутреннему ботаническому саду с декоративным бассейном, в котором, как он успел заметить, среди цветущих плавающих лилий плавала и живая рыбка. Да не одна, а много, и все в очень красивых золотых чешуйчатых блестках.
А меж ветками диковинных тропических деревьев и лиан, порхали натуральные вольные в своих полетах попугайчики и канарейки, оглашая пространство сада истинно райским щебетом.
В кабинете им подали кофе.
И Максиму тоже подали, хотя его и усадили немного поодаль от остальных господ.
Максимка расслабился, сознание его отвлеклось от болтовни Зураба Ахметовича с его гостями, Тушников вдруг рассеянно отвлекся от слежения за ходом беседы, и он вдруг задумался о смысле своей жизни. Вернее не о смысле и не о цели, с этим у Максима была полная ясность – чего мудрить и выдумывать, как какие-нибудь там Кант или Достоевский, что десятилетиями выискивали какой-то свой огромный смысл, явно не умещавшийся в элементарно малом объеме человеческой жизни… Тушников твердо для себя знал, что истинный смысл бытия – это много денег и в следствии – много всего того, что эти деньги дают, то есть – машин, домов, квартир, плазменных телевизоров и домашних кинотеатров, автомобилей, девушек, девушек, девушек…
Поэтому Максим особенно не парился и не думал о смысле жизни, скорее он думал о средствах достижения своей цели – как сделать карьеру и как заработать пять миллионов?
Сейчас, в этот самый момент его жизни, сумма в пять миллионов долларов представлялась Максиму самой значительной и самой универсальной, что могла бы его сделать счастливым. Как того самого Шуру Балаганова сумма в сто сорок четыре рубля сорок восемь копеек, когда Остап Бендер спросил его, сколько ему надо для счастья?
Итак, Максимка задумался о средствах достижения.
В детстве Тушникова всегда восхищало умение шпионов выкручиваться – выворачиваться из любой ситуации. Максим обожал кино про войну и любимым его фильмом в детстве было кино про советского разведчика Йогана Вайса, которого играл Станислав Любшин.
Максимка уже тогда, уже в свои неполные шестнадцать, глядя на экран, понимал,
Будучи непрофессиональным лгуном, Максимка знал, как легко попасться на враках, когда вдруг мама поймает на противоречиях – а ведь ты говорил, что в прошлую пятницу в гостях у Сережи был, а теперь говоришь, что в школе был вечер поэзии?
Мама бывало разоблачала Максимовы враки получше любого Мюллера.
Да, идеалом лгуна-приспособленца, по советскому кино своей молодости Максим представлял именно Йогана Вайса – Сашу Белова из фильма Щит и меч. Тушникова восхищало, как тот ластился ко всем, всем лгал, говорил всем только приятные вещи, только то, что те хотели слышать – всем своим начальникам и всем тем, от кого что-то зависело, и шефу разведшколы лгал, что восхищен его умом, и девушке Ангелике Бюхер лгал, что считает ее красивой… и вот этот лгун и льстец Вайс так стремительно из простого солдатика, из простого шофера за четыре года стал офицером гестапо и чуть ли не заместителем самого Шелленберга…
Эх, как Максим восхищался умением Йогана Вайса приластиться к любому начальнику, умением пролезть в любую душу, и этим самым умением карабкаться и карабкаться наверх к своей цели. Только у Йогана Вайса цель была выведать немецкие военные секреты и передать их на Родину, а вот кабы Максимка так научился, как Вайс, он бы поставил это искусство на служение иной цели. Ведь кто по сути этот Йоган Вайс? Он лгун и приспособленец, но только его ложь оправдана тем, что он лгал врагам и извлекал из этой лжи пользу для своих товарищей разведчиков. Но тем не менее – умение ластиться к нужным людям и начальству, завоёвывать любовь и авторитет окружающих – это ли не то самое искусство жить, которому так хотят научиться все те, кто теперь читает американские книжки Карнеги?
Так думал Максим, рассеянно глядя на то, как Гриша Золотников ненатурально улыбается Зурабу Ахметовичу, ненатурально подхохатывая его явно несмешным шуточкам.
Максимке так и хотелось крикнуть по Станиславски, по Немирович-Данчески: "не верю, долой со сцены".
И когда вдруг вспомнив про Максима, Зураб Ахметович обратился к нему и спросил, что он – Максим думает по поводу обсуждаемого вопроса, Тушников, хотя и не был в теме, потому как замечтался и прослушал о чем говорили, но тем не менее сказал, как по нотам, как по написанному спичрайтером, – я вообще восхищаюсь вашим умом, Зураб Ахметович, – без запинки, с пафосом исполненным искреннего достоинства, сказал Максим, – восхищаюсь и вашим удивительно тонким вкусом с каким вы обставили этот дом. Я достаточно много интересовался архитектурой питерских дворцов и их внутренним убранством, даже немного изучал искусство дворцового интерьера, и поэтому я теперь могу с уверенностью сказать, что ваш дом не уступает по изяществу и красоте убранства лучшим памятникам дворцовой архитектуры, таким как восстановленный теперь Строгановский дворец, или дворец Юсуповых на Мойке, или дворец Белосельских-Белозерских.
– Я дам денег на это новое шоу, – сказал Зураб Ахметович, подводя итоги его вчерашней встречи с Лагутиным и Золотниковым.
Племянники Магомет, Тимур, Аслан и Аджинджал с подобающим почтением внимали дяде.
– Вы приглядите за этим, за новым моим компаньоном, за Гришей Золотниковым, пусть Аджинджал с Магометом поедут в Питер и там присмотрятся к его бизнесу, нам надо знать, чем располагает этот человек.
Дядя перебирал четки и глядел поверх племянников в окно, где в сером осеннем небе летала серо-черная ворона.