Скованный

Иванов Сергей

Томас молчит.

Жгучая язва вцепилась в его диафрагму. Она нагревает желчь, вызывает кашель, напрягает все мышцы тела. Он краснеет.

3

Вечер не приносит никаких известий. Все тот же дождь, тот же город, серость, слякоть, туман, фрустрация.

Томас пошел пешком.

Он смотрит на бесчувственные пейзажи. Смотрит и не испытывает ничего. Словно бесконечный дождь смыл с целого города все краски. Остались бесцветные дома-коробки. Остались поблекшие люди.

Если бы Элли была жива, было бы куда прекраснее.

Томас называл ее принцессой, ведь он мечтал сделать ее принцессой. Тысячи пустых обещаний от самого сердца проникали в ее детский мозг. Он пропитывался надеждой и ярким желанием. Если бы она была жива, было бы куда прекраснее, но он бы не сделал ее принцессой. По-крайней мере, он дал себе обещание сделать королевой свою жену.

Диана. Когда-то юная и прелестная. Она улыбалась, сверкая глазками, и Томас тут же хотел ее трахнуть. Он помнил их первый раз, на том же чердаке, где они познакомились. Какая она была упругая и подтянутая. Как твердо вставал его дружок.

Сейчас же он напряженно пялит ее. Он не брызгает во все стороны. Она не трясется, закатывая глаза. Бесчувственный секс без страсти, эмоций и стонов. Томас кряхтит, ложится на обвисшую грудь жены и засыпает. Она сталкивает его, отворачивается и мастурбирует.

Она медленно водит пальцами между половых губ и вспоминает их лучший секс. Наручники, веревочки, кружевное белье. Она вспоминает чердак, вспоминает его язык.

Диана кончает, закрывает глаза и ложится спать. Она просыпается – Томаса нет, как будто его никогда и не было в ее жизни.

4

Когда твоя жизнь никчемна, мечтаешь проснуться в прошлом.

– Сука… – Томас проснулся в настоящем.

Поблекшая синева квартиры походит на отражение его души. Заляпанные окна – замасленные глаза. Ржавчина батарей – мокрота в легких.

Томас шаркает ногами по полу, заваривает кофе и садится за ноутбук.

Пожелтевшие кофейные трещины – раскол твоего сознания.

Томас кликает по клавишам и медленно засыпает. Он возвращается в прошлое. Глаза закатываются в череп, руки слабеют. Томас падает головой на стол.

Прокуренные шторы – рак легких твоей дочери.

Старый двухэтажный восьмиквартирный дом, расположенный на границе города, когда-то был кровом Томасу и Диане Клаус. В этом доме они познакомились. В этом доме они курили травку и целовались. В этом доме они влюбились. На чердаке которого оба лишились девственности.

Томас пришел сюда призраком. Он бродит по скрипучему полу, трогает истресканную штукатурку, глотает знакомый воздух.

Он всегда помнил тот день, когда Диана стала частью его жизни. Он выжжен клеймом на запястье Томаса.

Томас трогает перила, двери, касается старой родительской мебели.

В девять лет Томас впервые открыл чердак. Пахло сеном и древесиной, но он был пуст. В одиннадцать он познакомился с рок-н-роллом. В тринадцать – с травкой. Он приходил на чердак, когда родители сводили его с ума, когда

было скучно, когда хотел спрятаться, покурить, послушать музыку или просто отдохнуть.

Томас касается книжных полок, давно уже поваленных на пол. Он смотрит в окна и видит себя. Он открывает дверь своей комнаты, в котором витает запах дешевого курева.

Томасу было четырнадцать, когда тринадцатилетняя Диана по какой-то нелепой случайности залезла на чердак.

– Привет, – говорила она. – Я твоя новая соседка.

В тот день Томас понял, что Диана – лучший способ уйти от реальности. Поэтому с тех пор они курили вместе. Чердак стал пристанищем их любви. Их отношения зрели под крышей ветхого дома.

Томас выходит в подъезд и ступает на шаткую лестницу. Она скрипит и крениться. Томас лезет наверх.

– Тихо, – говорила Диана в шестнадцать. – Пока еще рано.

– Я больше не могу, – шептал Томас.

Затем шел дождь.

– Давай, – шептала она.

Томас задирал ей юбку и отодвигал трусики. Когда дождь барабанит по крыше дома, ничего не слышно. Ни стонов, ни шорканий, ни шлепков.

Томас чувствует запах Дианы. Даже сейчас, спустя почти двадцать лет, он не изменился.

Все те же балки, к которым он прижимал ее. Трещины разрушали их. Музыка до сих пор отдавалась эхом. Струйки дыма еще не растворились в воздухе.

Чердак. Они приходили с утра и не уходили до самого вечера. Совсем еще юные и беззаботные. Молодые и прекрасные.

Томас прекрасно помнит этот дом. Но помнит его другим. Ярким, живым. Сейчас окна и двери выбиты, местами он проседал, словно ломаясь на двое. Руины детства. Остатки памяти.

Томас – призрак. Где-то здесь, в этом заброшенном доме, витает призрак его матери. Он заглянул в ее комнату – пусто.

– Папа! Папочка!

Томас оглянулся.

– Зачем ты убил меня, папочка?!

Понедельник. Метро. Толкучка. Как пролетели выходные? Их не было.

5

Мистер Уолкер. Вершина человеческих надежд и внутренних самокопаний. Он принимает отчет о финансовой деятельности, параллельно стуча членом по совести Томаса.

Он говорит: «Если ты будешь умнее, сэкономишь мне нервных клеток». Томас слушает. Мистер Уолкер добавляет: «Будь проклят тот день, когда я взял тебя на работу. Остаешься без премии».

Сегодняшний день – день зарплаты.

Томас не помнит дату своего рождения, не помнит дату свадьбы и дату рождения дочери. Но то, что каждый второй понедельник месяца – день зарплаты, Томас помнил всегда.

– Эй, да расслабься ты, – говорит голос справа. – Этот козел успокоиться.

Голос принадлежит Итону Спарксу. Он говорит:

– Начальники… Они такие. Стоит что-то сделать не так, как им хочется, и на тебя тут же сыпятся груды оскорблений. Совсем как женщины…

Если поставить Итона и Томаса друг напротив друга, то они решат, что смотрят в зеркало. Он говорит: