Скромный герой

Варгас Льоса Марио

Хертрудис удивилась, что муж так рано вернулся домой. Она спросила, неужели Ассоциация транспортников Пьюры, в которую входил Фелисито, отменила пятничный ужин в Клубе Грау. Знает ли Хертрудис про Мабель? Сложно предположить, что не знает. Однако за восемь лет она никак этого не проявила: ни жалоб, ни сцен ревности, ни намека, ни одного бестактного поступка. Не могло быть так, чтобы до Хертрудис не дошли слухи, шепотки о любовнице ее мужа. Пьюра ведь крохотная, точно платок. Здесь все знают обо всем, особенно о делах постельных. Наверное, Хертрудис все понимала и предпочитала притворяться, чтобы не поднимать скандала, чтобы жизнь текла своим чередом. Но иногда Фелисито заверял себя, что все не так, что раз к ней не заходят родственники, а сама она выходит из дому только в собор, на мессы, то можно и предположить, что она ни о чем не догадывается.

— Я пришел пораньше, потому что неважно себя чувствую. Боюсь, это простуда.

— Значит, ты не ужинал. Хочешь, я что-нибудь приготовлю? Я сама все сделаю, Сатурнина уже ушла.

— Нет, я не голоден. Посмотрю немножко телевизор и лягу спать.

Что у нас нового?

— Пришло письмо из Лимы, от моей сестры Армиды. Кажется, она выходит замуж.

— Прекрасно, значит, нужно послать ей подарок. — Фелисито даже не знал, что у Хертрудис есть сестра в столице. В первый раз о ней услышал. Он постарался припомнить. Уж не та ли это босоногая девчонка, что бегала по пансиону «Рожок»^[23], где он и познакомился со своей будущей женой? Нет, та голошмыга была дочерью вдового шофера по имени Агримиро Трельес.

Хертрудис кивнула и пошла в свою комнату. С тех пор как Тибурсио и Мигель зажили самостоятельной жизнью, Фелисито с женой ночевали по разным спальням. Коммерсант наблюдал, как бесформенная туша его жены исчезает в темном патио, по сторонам которого располагались спальни, столовая, гостиная и кухня. Он никогда не любил Хертрудис как женщину, но относился к ней со смесью нежности и сочувствия: она никогда не жаловалась, но, вероятно, ей было очень нелегко жить с таким холодным, нелюбящим мужем. А иначе и быть не могло, ведь брак их совершился не по любви, а явился результатом попойки и полуслепой случки. А впрочем, как знать? Фелисито делал все возможное, чтобы позабыть об этой истории, однако она время от времени приходила ему на память, и тогда весь день шел наперекосяк. Хертрудис была дочерью хозяйки «Рожка», захудалого пансиона на улице Рамона Кастильи, в те времена это был самый бедный квартал в Чипе^[24], и многие шоферы снимали там жилье. Фелисито переспал с ней пару раз — почти бездумно — после крутой попойки. Он поступал вполне естественно, ведь она была рядом и она была женщина, но при этом Хертрудис ему вовсе не нравилась. Она вообще никому не нравилась, да и кому могла прийтись по сердцу эта косоглазенькая, вечно растрепанная девчонка, насквозь пропахшая чесноком и луком. В результате одного из тех двух трахов — без любви, почти и без желания — Хертрудис залетела. По крайней мере, так они с мамашей сообщили Фелисито. Хозяйка пансиона донья Лусмила, которую водители прозвали Атаманшей, отнесла заявление в полицию. Фелисито был вынужден давать объяснения, в комиссариате он признал, что спал с несовершеннолетней. Он дал согласие на брак, потому что совесть не позволяла ему отказаться от своего ребенка, а еще потому, что поверил хозяйке с дочкой. Но после рождения Мигелито начал сомневаться. Это и вправду его сын? Фелисито, разумеется, ни о чем не стал допытываться у Хертрудис, не обсуждал этот вопрос с Аделаидой и вообще ни с кем. Но все эти годы в нем жило подозрение, что Мигель — не от него. Вряд ли он один спал с дочерью Атаманши на простецких вечеринках, которые по субботам устраивались в «Рожке». Мигель ничуть не походил на Фелисито — это был мальчик с бледной кожей и светлыми глазами. Почему же Хертрудис с мамашей сделали ответственным именно его? Может быть, потому, что он был холостяк, незлобивый и работящий малый, а еще потому, что Атаманша порешила выдать дочку замуж любой ценой. Возможно, настоящий отец Мигеля был женат или пользовался дурной славой. Время от времени воспоминания возвращались и омрачали жизнь Фелисито. Он никому не позволял этого подметить — в первую очередь самому Мигелито. Он всегда обращался с ним как с родным сыном, не делая разницы между Мигелем и Тибурсио. Если он отправил сына служить в армию — так это для его же блага, ведь Мигель грозил пойти по кривой дорожке. Фелисито никогда не выказывал предпочтения своему младшему сыну. Тибурсио уж точно был его живым портретом — с головы до пят метис из Чулуканаса, никакой белизны ни в лице, ни в теле.

В трудные годы Хертрудис проявила себя как женщина домовитая и самоотверженная. Такой она осталась и потом, когда Фелисито основал компанию «Транспортес Нариуала» и дела их пошли на лад. Хотя теперь у семьи имелся хороший дом, служанка и стабильный доход, Хертрудис продолжала жить столь же аскетично, как и во времена их бедности. Она никогда не просила денег на собственные нужды — только на еду и другие текущие расходы. И Фелисито время от времени был вынужден настаивать, чтобы жена купила себе туфли или новое платье. Но даже после таких покупок Хертрудис продолжала ходить в шлепанцах и халате, который больше смахивал на монашеское облачение. Когда же она ушла в религию? Поначалу она так себя не вела. Коммерсанту казалось, что с годами его жена превратилась в нечто вроде мебели, перестала быть живым существом. Супруги могли за несколько дней не обменяться ни словом, за исключением «доброго утра» и «спокойной ночи». У Хертрудис не было подруг, она не ходила в гости и сама никого не приглашала, не навещала детей, даже когда они сами не заходили по неделям. Они вообще появлялись нечасто — на Рождество и в дни рождения, и тогда Хертрудис была с ними нежна и приветлива, но, кроме этих случаев, жизнь сыновей ее, казалось, не слишком интересовала. Иногда Фелисито предлагал жене сходить в кино, прогуляться по набережной или послушать воскресный концерт на Пласа-де-Армас после полуденной мессы. Хертрудис безропотно соглашалась, но во время таких выходов супруги почти не разговаривали, и у Фелисито создавалось впечатление, что жене не терпится вернуться домой, распахнуть дверь в патио и усесться в кресло-качалку поближе к радио и телевизору, — она всегда выбирала религиозные программы. Насколько

помнил Фелисито, у него не было ни одной ссоры и даже размолвки с этой женщиной, всегда выражавшей абсолютную покорность его воле.

Фелисито немного посидел в гостиной, послушал новости. Преступления, нападения, похищения — все как обычно. От одного из сюжетов у него вздыбились волосы на теле. Диктор рассказывал, что в Лиме среди угонщиков распространяется новый способ отъема машин. Когда авто с женщиной-водителем останавливается на красный свет, в салон забрасывают живую крысу. Женщина, полумертвая от страха и омерзения, выскакивает из машины и с воплем убегает прочь. И тогда бандит садится за руль и преспокойно уезжает. Бросить живую крысу женщине на юбку — что за пакость! Телевидение травит людей, топит в крови и свинстве. Обычно вместо вечерних новостей Фелисито ставил диск Сесилии Баррасы^[25]. Но на этот раз он внимательно слушал комментарии ведущего выпуска «Двадцать четыре часа», утверждавшего, что преступность растет по всей стране. Уж мне бы могли и не рассказывать, подумал Фелисито.

Он ушел в свою спальню около одиннадцати, и, хотя после дневных треволнений тотчас уснул, в два часа он проснулся и до рассвета почти не смыкал глаз. Его осаждали страхи, предчувствие катастрофы и, самое главное, горькое ощущение бессилия и беспомощности перед лицом надвигающейся беды. Стоило Фелисито задремать, как в голове его вспыхивали картины болезней, катаклизмов и других напастей. А еще ему приснился кошмар с паучками.

Поднялся Фелисито в шесть утра. Стоя перед зеркалом, он проделал серию упражнений цигун, как всегда вспоминая бакалейщика Лау. Вот поза дерева, которое качается вперед и назад, влево, вправо и по кругу — как ветер подует. Прочно утвердившись ногами на полу, пытаясь опустошить свой разум, Фелисито раскачивался в поисках центра. Найти центр. Не терять центра. Очень медленно поднимать и опускать руки, пока мелкий дождик освежает тело и душу, расслабляет нервы и мускулы. Удерживать небо и землю на своих местах, не давать им соприкоснуться — с помощью рук: левая наверху, преграждает дорогу небу, правая внизу, сдерживает землю. А теперь массаж предплечий, лица, почек, ног, чтобы избавиться от напряжения, поселившегося во всех частях тела. Разгрести воду руками, потом соединить ладони. Согреть мягким неторопливым массажем поясничную область. Раскинуть руки наподобие крыльев бабочки. Поначалу необыкновенная тягучесть движений, дыхание как в замедленной съемке, когда воздух прогонялся по всем отделам организма, — все это раздражало Фелисито, однако с годами он привык. Теперь он понимал, что в неспешности как раз и коренится целебный эффект, достигаемый при помощи нерезких, но глубоких вдохов и выдохов, этих движений, когда, поднимая левую руку вверх и устремляя правую к земле, слегка согнувшись в коленях, он удерживал на положенном месте небосвод со звездами и противился концу света. Когда Фелисито наконец закрыл глаза и несколько минут постоял в неподвижности, соединив ладони как для молитвы, прошло ровно полчаса. В окна уже проникал млечно-белый свет перуанского утра.

Громкий стук в дверь оторвал его от гимнастики. Фелисито пошел открывать, подумав, что в это утро Сатурнина явилась как-то рановато: служанка никогда не приходила раньше семи. Но на пороге своего дома коммерсант увидел вовсе не ее, а слепого Лусиндо.

— Бегите скорее, дон Фелисито. — Нищий был страшно взволнован. — На углу мне сказали, что горит ваша контора на проспекте Санчеса Серро, так что звоните пожарным и летите что есть духу.

IV

На памяти Ригоберто и Лукреции бракосочетание Исмаэля и Армиды было самым стремительным и малолюдным, впрочем одним сюрпризом в тот день не обошлось. Церемония проходила в муниципалитете района Чоррильос, в такой ранний час, когда ребятишки в форменных курточках еще только отправлялись в школу, а маршрутки и автобусы были набиты служащими, спешащими добраться до офисов в Барранко, Мирафлоресе и Чоррильосе. Исмаэль принял все меры к тому, чтобы сыновья не прознали о предстоящей свадьбе, поэтому он только накануне вечером известил Ригоберто, что тому надлежит явиться в муниципалитет — с супругой или без — ровно в девять утра, имея при себе положенные документы. Внутри их уже ждали жених с невестой и Нарсисо, по такому случаю облачившийся в темный костюм, белую рубашку и синий галстук с золотыми звездочками.

Исмаэль был одет в серое, с всегдашней своей элегантностью, а Армида надела покупной костюм и новые туфли — она выглядела смущенной и какой-то заторможенной. К донье Лукреции она обращалась «сеньора», несмотря на то что жена Ригоберто обняла молодую женщину и попросила перейти на «ты»: «Армида, теперь мы с тобой будем добрыми подружками», — но бывшей служанке было трудно, если не невозможно согласиться на это предложение.

Церемония прошла очень быстро: алькальд, спотыкаясь, зачитал обязанности брачующихся, а сразу после этого Ригоберто с Нарсисо расписались в свидетельстве о браке. Потом были объятия и крепкие рукопожатия. Но во всем этом чувствовалась холодность и — как подумалось Ригоберто — даже искусственность и притворство. А вот и сюрприз: на ступенях муниципалитета Исмаэль плутовато улыбнулся Ригоберто с Лукрецией:

— А теперь, друзья мои, если у вас есть время, я приглашаю вас на венчание в церковь.

Они собираются пройти еще и религиозное таинство!

— Да это куда серьезней, чем кажется! — заметила Лукреция по дороге в старую церковь Богоматери Кармен-де-ла-Легуа в бухте Кальяо. — Тут может быть только одно объяснение: твой друг влюбился по-настоящему и закусил удила, — добавила она. — А может, он попросту сбрендил? Вообще-то, не похоже. Господи, ну кто же тут сумеет разобраться? По крайней мере, не я.