Скука

Моравиа Альберто

Я испытывал чувство такого изумления, словно до этого нисколько не сомневался, что Чечилия ухватится за возможность стать моей женой. Хотя в сущности, по­думал я, если раньше я хотел завладеть Чечилией посред­ством денег, то теперь я решил, почему-то сам в это пове­рив, что добьюсь своей цели, предложив ей то, что жен­щины всегда предпочитают деньгам: брак. Я закричал вне себя от ярости:

— Но почему ты не хочешь?

— Не хочу, потому что не хочу.

— Но почему?

— Из-за Лучани, — сказала она сухо. — Я не хочу с ним расставаться.

— Ты хочешь выйти за него замуж?

— О нет,

об этом я даже не думала. К тому же он женат.

— Лучани женат?

— Да, и, между прочим, он обязан ее содержать.

— Какое мне дело до Лучани! — воскликнул я в отчая­нии. — Я позволю тебе видеться с ним столько, сколько ты захочешь.

— Я сказала нет, значит, нет.

— Но почему?

Она ответила, и тон ее был точно таким, как тогда, когда я предложил ей назначить месячное содержание, — можно было подумать, что ей просто не хочется расста­ваться с чем-то привычным и полюбившимся!

— Но, Дино, ну зачем нам жениться? Пусть все оста­ется как есть, ведь нам так хорошо.

Однако я с фанатическим упорством продолжал цеп­ляться за идею брака, может быть потому, что она не хотела о ней и слышать.

— А если я разрешу тебе встречаться с Лучани или с кем угодно; если ничего не переменится, а вернее, если все переменится только к лучшему; если вместо того, чтобы жить в жалкой своей квартире вместе с родителя­ми, ты будешь жить на этой вилле со мной — какой смысл тебе отказываться? Из-за чего ты отказываешься?

Она решительно сказала:

— Я не хочу выходить замуж, вот и все. — Потом со­скользнула с моих колен и, потянув за руку, добавила: — Ну идем же, займемся наконец любовью.

Механически, почти нехотя я встал и последовал за ней. И тут случилась смешная вещь: брюки, в которых Чечилия, оказывается, расстегнула ремень, свалились с меня, и я в них запутался. Вне себя от ярости я заорал:

— Не хочу я заниматься любовью! Я хочу знать, поче­му ты не хочешь стать моей женой.

Она посмотрела на меня, потом вдруг сказала каким– то странным, многозначительным тоном:

— Как хочешь. Но если не сегодня, то следующий раз будет не так уж скоро.

— Почему?

— Я не хотела говорить, боялась, что ты рассердишь­ся. Я собиралась бросить тебе открытку, из которой ты все узнал бы. Но может быть, это даже лучше, что ты узнаешь прямо сейчас. Завтра утром мы с Лучани уезжа­ем на Понцу [5] . Недели на две.

Я и так уже был вне себя. Но эта новость удесятерила мою ярость, поскольку объяснила наконец все сегодняш­нее поведение Чечилии. Она решила на пару недель по­ехать с Лучани на Понцу и поэтому, только поэтому, что­бы как-то меня ублажить, согласилась провести со мной целый день; поэтому, только поэтому она предложила мне сейчас заняться любовью; и наконец, как это ни странно, поэтому и только поэтому она отказалась стать моей женой. К этому времени я уже достаточно знал Че­чилию и имел случай убедиться в ее полном ко всему равнодушии и абсолютном отсутствии воображения. Я знал, что она не в состоянии думать больше чем об одной вещи сразу и выбирает всегда ту, которая ближе, доступ­нее и потому кажется ей привлекательнее. Так вот, поезд­ка с актером на Понцу была ближе, доступнее и потому привлекательнее, и ради этой поездки она, не задумыва­ясь, отказывалась от предложения, которое в другой мо­мент, может быть, и приняла бы.

5

Понца — остров в Тирренском море.

Я внезапно заметил, что эта новость причиняет мне острую боль, и если недавно я во что бы то ни стало хотел, чтобы она вышла за меня замуж, то теперь я был готов удовольствоваться тем, чтобы она отказалась от поездки.

— Не езди, — умоляюще сказал я.

Она не ответила, подошла к кровати и медленно, с выражением спокойного удовлетворения улеглась; спи­ной откинулась на подушки, одну ногу вытянула вдоль кровати, другую свесила — в точности как Даная на кар­тине. Разматывая полотенце, она сказала:

— Почему ты все время думаешь о том, что будет? Иди лучше сюда, ко мне!

— Я не хочу, чтобы ты уезжала!

— Но мы уже заказали комнату.

— Ну и что? Скажи Лучани, что плохо себя чувству­ешь и не езди.

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что мне хочется на Понцу, и я не понимаю, почему я должна отказаться.

— Если ты не поедешь, я сделаю тебе подарок.

Она кончила разматывать полотенце и лежала теперь обнаженная, выставив грудь и раскинув ноги, с детским любопытством разглядывая балдахин у себя над головой. Продолжая его рассматривать, она рассеянно спросила:

— Какой подарок?

— Все, что захочешь.

— Ну например?

— Например, много денег.

Ее большие темные глаза устремились на меня с вы­ражением сомнения и некоторого удивления:

— И сколько бы ты мне дал?

Я взглянул на нее, и вдруг в голову мне пришла мысль, подсказанная сходством ее позы с позой Данаи на карти­не. Я сказал:

— Я отдам тебе все деньги, которые понадобятся для того, чтобы всю тебя покрыть ими с головы до ног.

— Как это?

— А вот так: ты будешь, не шевелясь, лежать на постели, а я покрою тебя ассигнациями с головы до ног. И если ты не поедешь на Понцу, я отдам тебе все эти деньги.

Она засмеялась, польщенная и заинтересованная не столько даже самим предложением, сколько новизной предложенной ей игры.

— Какие странные мысли приходят тебе в голову!

Я сказал, сознавая, что говорю неправду:

— Эти мысли художника.

— А потом, где ты возьмешь столько денег?

— Погоди-ка.

Я встал, побежал в ванную и быстро проделал то, что много раз уже проделывал в своем воображении: сдвинул плитки, обнажил дверцу сейфа, набрал на диске шифр, который знал наизусть. Делая все это, я молил Бога, что­бы деньги там были. Если их не будет, подумал я, я по­крою Чечилию ценными бумагами, которые в конце кон­цов то же самое, что деньги, как часто объясняла мать.

Но деньги были. Как обычно, поверх двух-трех руло­нов ценных бумаг лежал набитый до отказа хорошо мне знакомый красный конверт. Я распечатал его, вынул все, что там было, и вернулся в комнату. Когда я шел к крова­ти, Чечилия бросила на меня взгляд, который показался мне поистине мифологическим: именно так должна была смотреть Даная, когда первая золотая монета упала в ее лоно. Я сказал, улыбаясь: