Скупые годы
Шрифт:
И еще рассказывала нам тетка много похожих одна на другую страшных историй, от которых мы чувствовали себя как на углях. По телу пробегали холодные мурашки. И как мы облегченно вздохнули, когда наконец выбрались на улицу. Над деревней стояла тихая ночь. Из-за горы медленно выплывала луна, пофыркивая, чесалась об изгородь лошадь.
Я вздрогнул. В ушах все еще звучал голос тетки: "Завтра праздник. На иванов-то день цветет папоротник. Станешь невидимым". И вдруг я улыбнулся. Так ведь это сегодня. А что, если... И я сказал:
–
Витька засмеялся:
– Я тоже об этом думал. Ох бы мы тогда и поколотили бы фрицев! Тогда бы мы попали на фронт. Никто бы не задержал.
И неожиданно, понизив голос, Витька начал фантазировать о наших фронтовых подвигах. Подвигах двух невидимок.
Мы взрывали мосты, пускали под откос поезда, убивали фашистских офицеров, поджигали склады, перехватывали важные планы и наконец добрались до Берлина.
За разговором мы не заметили, как подошли к околице. Остановились. Перед нами дышал сыростью глубокий угрюмый овраг. За оврагом начиналось широкое ровное поле, а там, дальше, сливаясь с темнотой, смутно виднелась полоска леса.
– Идем, - вдруг проговорил Витька.
И я сразу догадался, куда и зачем. Я понимал безрассудность поступка и все-таки ответил:
– Идем.
Слишком заманчиво звала к себе фантазия о невидимке. Слишком хотелось осуществить свои мечты.
Мы перебрались через овраг, вышли на дорогу и направились к лесу.
По сторонам при слабых порывах ветра колыхалась и о чем-то загадочно шептала высокая спелая рожь. Но вот дуновение воздуха стихало, и рожь опять задумчиво склоняла тучные колосья над пыльной дорогой. Изредка в густой стене хлебов вспархивала разбуженная нашими шагами птица.
Мы вздрагивали, повертывали головы и несмело продолжали идти.
В сердце незаметно мало-помалу вкрадывался страх.
Тишина полей наполнилась неясными звуками, шорохами. В памяти воскресали расплывчатые видения. Становилось жутко, зябко. Мы смеялись сами над собой и все-таки шли вперед.
Лес был уже рядом. Перед нами все яснее и яснее вырисовывались очертания отдельных деревьев. Вот и опушка.
Я спросил:
– Вить, а вдруг мы вместо невидимок станем святыми?
– Ну это не может быть. А вот если клад найдем - отдадим на завод, пускай пушек и танков побольше наделают.
Этот ответ удовлетворил меня, и дальше двигались молча. Сначала долго пробирались сквозь густые заросли молодого березняка, потом шли дубняком, после него обогнули болото и вышли на небольшую поляну. Витька остановился.
– Здесь.
И начал шарить под ногами.
Я тоже нагнулся. Руки наткнулись на шершавые листья папоротника. Мы сели.
– Теперь надо ждать. Только бы зацвел. А там пускай хоть тысячу чертей гонятся, не отдадим.
– Ни за что, - отозвался я, - лишь бы не уснуть.
– Не уснем.
– Витька поплотнее прижался ко мне, и вскоре мы задремали. И вдруг я проснулся: по лесу тихо расплывался мягкий медный звук колокола. Я толкнул Витьку.
– Чего?
– пробубнил он спросонок.
– Полночь, - шепотом ответил я, напряженно вглядываясь в еле заметные листья папоротника.
А колокол все звенел и звенел.
"Вот сейчас, вот вспыхнет, вот зацветет", - проносилось в моей голове. Но проходил миг за мигом, колокол умолк, во всех соседних деревнях запели петухи, а папоротник все не цвел.
– Дудки!
– не вытерпел я и захохотал.
Витька тоже засмеялся:
– Здорово врет тетка-то.
Однако мы решили подождать до часу. Но и в час папоротник не вспыхнул драгоценными искрами. Наша фантазия рухнула.
Небо на востоке начинало сереть. На траве появилась роса. По колено мокрые, мы выбрались на дорогу и лениво побрели домой. Тетке за обман решили отомстить.
Сгоряча Витька предложил сейчас же забраться в ее огород и поломать еще незрелые подсолнухи. Но такой вариант мести не годился. Он нанесет ущерб, а этого мне не хотелось. Надо было отомстить тетке так, чтобы и посмеяться вволю и не в убыток ей.
Но такую шутку придумать не так-то легко. Вплоть до самой деревни мы ломали головы и ничего не могли придумать. Решили отложить на завтра.
– Утро вечера мудренее, - сказал я. На этом и разошлись по домам.
И утро действительно оказалось мудренее вечера, оно заставило нас надолго забыть о тетке.
А получилось это вот как.
ГЛАВА 2
Мы обирали в колхозном огороде помидоры.
Солнце беспощадно калило наши ничем не покрытые головы. Воздух не шелохнулся. Духота. А в нескольких метрах от нас заманчиво журчала река. Хотелось пить.
К тому же после бессонной ночи я чувствовал себя угнетенным, подавленным, а Витька беспрерывно бормотал - уговаривал уйти из Люськиной бригады в настоящую. Он почти совсем не работал. Вчерашнее общественное порицание подействовало на него отрицательно. Витька строил из себя какого-то героя и вовсе не думал загладить свою вину, а наоборот, вел себя вызывающе: кидался землей, дергал девчонок за косички, забегал вперед и назло обрывал самые лучшие помидоры, потом небрежно высыпал их в общую груду, не заботясь о том, что помидоры мнутся и скатываются на дорогу.
Ясно было, что он старается показать свое отвращение к работе бригады. Да Витька это и не скрывал.
– И чего тут хорошего, - говорил он мне, - что ты не хочешь уйти? Сегодня собирай помидоры, завтра поли свеклу - что это за работа... Тьфу. Вот в настоящей бригаде так...
– Отстань, - оборвал я, - не хочешь работать - уходи, а я никуда не пойду.
Витька опешил. Ошарашенный таким ответом, он несколько мгновений удивленно смотрел мне в лицо и вдруг выпалил:
– Ну и целуйся со своей Люськой, без тебя, чай, уйду. По-ду-ма-ешь.