Скупые годы
Шрифт:
– Нет, Вова, мне ничего не снилось, - грустно проговорила она, - руки у меня по ночам деревенеют.
– Как это деревенеют?
– испугался я.
– Они что, мам, у тебя болят?
– Нет. От тяжелой работы это. Сведет их - и станут они ровно не мои, деревянные.
Мне стало жалко мать, я крепко прижался к ней и сказал:
– Мам, а ты бы не очень работала. Давай я за тебя в бригаду-то пойду, а ты отдохнешь.
Мать как-то особенно ласково посмотрела мне в лицо и отрицательно покачала
– Нет, Вова, сейчас не время отдыхать.
"Не время отдыхать, - как эхо отдалось у меня в голове, - а мы с Витькой глупостями занимаемся".
После этого мы с ним каждый день в обед и вечером бегали на свиноферму и помогали моей матери разносить поросятам корм.
ГЛАВА 5
Незаметно лето подходило к концу.
Каникул оставались считанные дни. А работы, как нарочно, увеличилось вдвое.
В лесу поспели орехи, черника, появилось многое множество грибов, но нам было не до них.
Мы целые дни копошились в огородах, занимались уборкой овощей и с волнением подумывали о начале учебного года.
Ведь мы уже пойдем в пятый класс, в большую трехэтажную школу, на которую с завистью посматривали раньше. Как нас там встретят, какие там учителя, какие товарищи будут, какой класс, большой или маленький, на каком этаже - все это заставляло нас тревожиться.
– Будь что будет, - часто говорили мы, желая избавиться от осаждавших нас мыслей, но разговор как-то невольно снова заходил о школе.
И вот наступило первое сентября.
Проснувшись утром раньше обычного, я представил ожидающий меня день и с каким-то волнующим чувством соскочил с кровати. Чище обычного вымыл руки, умылся как следует.
Мать торопилась на работу и подгоняла меня с завтраком. Она нервно следила за каждым моим движением.
Бригада ее уже прошла мимо наших окон.
Я видел это, спешил и, как нарочно, нигде не находил ручки. Все было на месте, а ручки нет. Глотая пыль, я на четвереньках ползал под кроватью, под столом, под стульями, а мать ругала меня за неряшливость.
Наконец она не выдержала и, сильно хлопнув дверью, вышла.
Вздрогнув, я бросил взгляд на стену и в большой щели, по соседству с гребнем, заметил свою пропажу.
– Так вон ты куда забилась, - зло прошептал я и, швырнув ручку в портфель к карандашам, выскочил на улицу, чтобы бежать к Витьке.
Но только сделал несколько шагов, как вдруг услышал позади себя испуганный крик и остановился. Прислушался. В нашем дворе кто-то глухо стонал.
"Мать", - вздрогнул я и, распахнув дверь, метнулся во двор. Пусто. Снова прислушался. Тишина. Только теленок, прижавшись к воротам, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и ласково смотрел на меня. Я затаил дыхание.
Тук, тук, тук - стучало сердце, мешая слушать. Из конюшни донесся шорох и снова стон. Я зачем-то схватил топор и рванулся туда. Дверь была заперта. В бешенстве я что было сил толкал ее плечом, не чувствуя боли, ударял по ней кулаками, рубил топором ржавые петли, но все было напрасно.
Вдруг, вспомнив, что в конюшне с улицы есть окно, я кинулся к нему.
Окна нет. Земляной навал стены рухнул. Образовавшаяся продолговатая насыпь дымила пылью.
Я втиснулся вовнутрь. Половина потолка обрушена.
Мать, по пояс заваленная землей и гнилыми жердями, лежала головой к противоположной стене вниз лицом. Платье на ее плече было разорвано, и виднелось поцарапанное тело.
– Мама, мама!..
– не помня себя, кричал я, бросаясь к ней.
– Вова, ноги...
– приподнимая голову, простонала мать.
Не помню, как, освобождая ее, я расшвырял землю, как раскидывал гнилые обломки жердей. Только когда мать уже лежала в постели, я почувствовал боль в руках и взглянул на них. Ладони и пальцы были покрыты глубокими порезами, и из них сочилась кровь.
Я упал на подушку и заплакал.
К вечеру ноги у матери распухли. Ей стало хуже. Возле ее кровати, не отходя, хлопотала бабушка. Я забрал из яслей сестренку и грустный поплелся с ней к Витьке поделиться своим несчастьем.
На двери его дома висел замок.
"Вот какой, и ко мне не зашел", - обиженно подумал я и, взобравшись на завалинку, на всякий случай заглянул в окно и удивился.
Витька мрачный стоял с красным карандашом в руке перед картой и делал на ней какие-то пометки.
Вдруг он отшатнулся, бросил карандаш и, закрыв руками лицо, уронил голову на маленький кухонный стол. Мне захотелось застать Витьку врасплох. Я соскочил с завалинки, приказав сестренке идти молча за мной, стал через задний ход осторожно пробираться в комнату.
Вот я вошел во двор, со двора в сени и распахнул дверь в комнату.
Витька вскинул голову и резко отвернулся в сторону, к окну.
Карта была вся испещрена красным карандашом.
На занятых немцами городах, на которых мы раньше ставили черные кружки, сейчас реяли красные флаги.
– Ты что это, Витьк?
– растерянно уронил я.
– Ничего. Не буду я больше на городах ставить черные кружки. Это наши красные города.
– Ну так что же, что наши? Немцы-то их заняли. Может, наша Красная Армия, Витьк, нарочно заманивает немцев-то. Помнишь, как в кино-то Кутузов Наполеона заманивал.
– Я не знаю. От папы письма давно не было.
– А у нас сегодня было, да, Вов?
– весело пропищала моя сестренка.
Витька как-то съежился, глаза его часто заморгали, и он снова отвернулся к окну.