Скверный маркиз
Шрифт:
Как все творческие люди, работая, она забыла о времени, месте и обо всем постороннем, так что, когда в дверь постучали, повинуясь безотчетному импульсу, она машинально сказала: «Войдите!»
— Вам прислали цветы, мисс, — раздался голос.
— Оставьте их у порога… — снова машинально попросила она.
Дверь закрылась, и Орелия стала перечитывать только что написанное стихотворение. Но тут кто-то снова — и довольно насмешливо — заговорил за ее сниной:
— Ваш новый поклонник, Орелия, безусловно, любит цветисто выражать свои чувства…
Орелия негромко
— Вы как будто очень удивились тому, что это я, — тоном упрека констатировал маркиз.
— Нет… милорд… то есть… да! Мне казалось, что вас нет дома.
— Кэролайн предпочла заняться другими делами, а не тратить время в моем обществе, и я пришел спросить, не хотите ли вы покататься со мной, однако вижу, вы чем-то премного заняты.
— Вы очень… добры, ваше сиятельство, но я… кое-что пишу…
— Любовное послание? И что, этот ваш другой джентльмен столь же экстравагантен с его восторженными признаниями, как тот, что изъявляет свои чувства с помощью цветочных букетов?
— Нет, милорд, это не письмо… послу, если вы на него намекаете.
— Тогда кто же он, кого вы удостоили своими доверительными признаниями?
— Никто… и это вообще… не письмо.
Маркиз вошел и медленно приблизился к месту, где стояла Орелия, пытаясь загородить собой стол с исписанным листочком на нем.
— Разве это не письмо вашему самому последнему и наиболее пылкому поклоннику?
— Нет, милорд.
— Тогда откуда такое желание сохранить переписку в секрете?
— Да это… так, это личное, но не то…
И ее голос прервался. Она покраснела и отвела взгляд в сторону.
— Тогда что вы от меня прячете? — В его голосе прозвучала пугающая жесткость.
— Но я… не прячу, — робко возразила Орелия, — я не хочу только… чтобы вы это увидели.
— А есть разница? И почему же вы подумали, что я обязательно захочу это увидеть?
А вот на это она уже ничего не могла ответить ему. Какая возникла неловкая ситуация! И все потому, что она так подозрительно быстро у него на глазах перевернула листок и прижала его к столу, словно чего-то боялась. Если бы она спокойно обернулась на его приход и просто отошла от стола, он ничего бы не заподозрил!
— Так что же такое там значится, на этом листке, чего мне знать не положено?
— Да… ничего такого… но вам не положено и допытываться у меня об этом…
— Нет, положено! Я имею право, вы сами мне его дали, пообещав, что будете мне доверять и что больше никогда не поставите себя в опасное положение и, более того, всегда будете говорить мне правду. Вот я и поймал вас, Орелия: вы нарушили оба ваши обещания!
— Нет, нет. Все это не имеет к вам… отношения, милорд! — в отчаянии почти вскричала Орелия. — Клянусь, что это… нечто совершенно другое, но о чем я никому ничего не могу сказать!
— Я вам не верю, — был ей суровый ответ.
Орелия удивленно взглянула на маркиза. Он смотрел на нее гневно и недоверчиво, однако было еще что-то в его взгляде, чему
— Пожалуйста, ну, пожалуйста, поймите, что… я не могу показать вам это!..
— Почему же?
— Не могу и объяснить… просто не могу!
— Даже если я буду на этом настаивать?
— Вы не можете… не должны!
— Потому что вам стыдно стало; потому что выражение вашего лица, когда я вошел, выдало вас; потому что вы меня обманываете! Но я не позволю вам так поступать со мной, Орелия, и намерен прочесть то, что вы от меня прячете!
И маркиз взял листок со стола. Орелия только беспомощно всплеснула руками — сопротивление было бесполезно. Что-то неразборчиво пробормотав, она подбежала к окну и уставилась, ничего не видя, на сияющий под солнечными лучами пейзаж.
Глава 8
До ее слуха донесся шелест бумаги, и затем медленно, словно бы в удивлении, своим глубоким, низким голосом маркиз прочитал:
Тот поцелуй — для вас пустяк, А для меня — блаженства знак, С небес упавшая звезда И прямо в сердце, навсегда!Наступило молчание, а потом с интонацией, которой она никогда у него не слышала, маркиз спросил:
— И число стоит — сегодняшнее… Орелия… Вы действительно верите, что для меня это был «пустяк»? Но я уже тогда знал! Правда, я твердил себе, когда увидел ваше лицо, что это все игра света и тени и что я, наверное, выпил слишком много пунша в гостинице или очень устал после целого дня охоты. Но я и тогда это знал! Да, знал!
Как все женщины, она была любопытна и, совсем того не желая, обернулась:
— О чем же вы… ваше сиятельство… знали?
Никогда еще она не видела этого выражения его лица, никогда не замечала, как глубоко и резко обозначились его морщины.
— Я знал, что со мной случилось нечто такое, чего никогда прежде не испытывал, я понял, что полюбил.
— Нет, — прошептала Орелия, — этого не может быть!
— Это правда, — почти грубо возразил ей маркиз. — Думаете, я забыл, как были податливы и мягки ваши губы? И каким огненным был тот поцелуй, такое не забывается! Когда я вас поцеловал, то уже знал, что люблю, но я привык относиться и к женщинам, и к самой жизни с цинизмом, я поддался уговорам рассудка и решил, что опять ошибся.
Маркиз взглянул на листок, который все еще держал в руке.
— Я вас люблю, Орелия, и вы знаете, что я говорю вам правду.
— Но нам нельзя… об этом говорить, — тихо отвечала она. Однако душа ее возликовала при мысли о свершившемся чуде, взмыла ввысь и уже секунду спустя парила там, в небесах: он любит ее, он отвечает ей полной взаимностью!
— На следующий день я снова приехал туда, где мы встретились, а перед этим не спал всю ночь, думая о вас, но не смог объясниться по двум причинам.