Сквозь ночь
Шрифт:
— Аполлон Ефимыч! — тихо позвала Славская. — Ну что там, долго еще?
— Тысяча и одна ночь, — сказал Мышкин драматическим шепотом. — Конца не видно.
— У меня что-то голова разболелась, — прошептала Славская. — От лесного воздуха, что ли, я совершенно не переношу сосны. Болит, просто ужас… Я, видно, петь сегодня не смогу.
— Новости, — сказал Мышкин.
Павел Крымов оглянулся и укоризненно кашлянул, а Чередниченко-младший произнес «тсс». На сцену вышел завклубом. Он сделал от смущения очень сердитое
— А сейчас, товарищи, выступит бывший участник нашей самодеятельности, а теперь студент консерватории Гриша Голобородько.
Двое ребят, краснея от натуги, выдвинули на середину сцены рояль. Из-за кулис появилась Леденецкая с нотами, за ней шел парнишка в сером костюме и рубашке с открытым воротом. В зале дружно захлопали, кто-то крикнул: «Давай, Гриша!..» Леденецкая поправила очки, зябко потерла руки и, вопросительно взглянув на Гришу, осторожно взяла «ля». Гриша потрогал струны, покрутил колки и сказал, глядя в кулисы:
— Венявский. «Каприз».
Он примостился подбородком к скрипке. Бенедиктов поправил съехавшую набок бабочку, наклонился к Мышкину и сказал:
— Ну, знаете, Аполлон Ефимыч, это уже слишком.
— А что? — испуганно спросил Мышкин.
— Это же мой репертуар, — сказал Бенедиктов. — Взяла мои ноты, и все… Что я теперь буду играть?
— Еще новости! — сказал Мышкин.
— И вообще, — продолжал шептать Бенедиктов, — уже поздно. Половина одиннадцатого, знаете ли, пока до города доедем… Я с собой даже ключа не взял, что ж мне, на улице ночевать, что ли?
— Тсс! — произнес Чередниченко-младший.
В зале захлопали, Гриша Голобородько сказал:
— Дворжак. «Славянский танец».
— Вот вам, пожалуйста, — прошептал Бенедиктов. — Слышали? Мне здесь делать нечего, я пошел в автобус.
Он встал и вышел на цыпочках, стукнув футляром о дверь. Славская тоже поднялась.
— Выйду на воздух, — шепнула она Мышкину. — У меня разыгрывается мигрень.
— Воздух, воздух… — пробормотал Мышкин.
— Знаете, Аполлон Ефимыч, — деловито зашептал Крамской, — я считаю, нам не стоит выступать здесь с испанским танцем. Не та аудитория, и потом…
— При чем тут аудитория? — ядовито спросил Мышкин. — Скажите прямо, что вам стыдно продавать здесь свое подержанное танго за испанский танец. Может, у вас тоже мигрень? Воздух на вас плохо действует, да?
Он махнул рукой и тихо вышел из зала. Крамской и Лебедева вышли за ним в пустой вестибюль. Затем появились Боб Картер и Крымов. Боб Картер спросил:
— Ну, что решили?
— А что решать? — переспросил Мышкин. — Вы будете выступать?
Крымов заложил руки за спину и отошел в сторонку.
— Я могу, — сказал Боб Картер, — только без костюма. Куда тут с этим фраком.
— Тоже мне Боб Картер! — вздохнул Мышкин. — А вы как, Павел Семеныч?
— Мне что, — сказал Крымов, глядя в пол. — Пушкина буду читать. Маяковского…
Он взглянул на Мышкина, улыбнулся, но тотчас погасил улыбку и снова уставился в пол.
— Вам хорошо, — сказал Крамской.
Крымов молча пожал плечами.
— На одном художественном слове здесь не проедешь, — сказал Мышкин.
В вестибюле появилась Леденецкая с нотами в руках.
— Очень способный мальчик, — сказала она, поправляя очки. — Еще год-два, и увидите, что будет.
— Что будет, я уже вижу, — сказал Мышкин.
Братья Чередниченко вышли из зала, осторожно притворив за собой дверь.
— Ну что? — спросил старший.
— Идите в автобус, — свирепо сказал Мышкин.
— Сдрейфили, значит? — спросил Чередниченко-младший. Все сделали вид, будто не слышат.
— Вы там объясните, Аполлон Ефимыч, — сказал Крамской, — мол, поздно уже и все такое…
— Ладно, ладно, — сказал Мышкин. — Вы за них, Жора, не беспокойтесь. — Он махнул рукой и направился за кулисы.
Актеры гуськом вышли из клуба и полезли в автобус. Бенедиктов сидел уже там, держа на коленях футляр, а Костя дремал, склонясь на руль.
— А где Славская? — спросил Крамской.
Бенедиктов пожал плечами:
— Мигрень…
— Елена Викторовна! — негромко позвала Лебедева.
Славская молча подошла и влезла в автобус. По пути она зацепилась за подножку и чуть надорвала свою длинную юбку. Костя проснулся, ткнул в рот папиросу и спросил:
— Закончили? А где Аполлон Ефимыч?
Ему не ответили. Через минуту-другую появились Мышкин с завклубом. Они подошли к автобусу, и завклубом сказал:
— Вы, конечно, извините, товарищи, что так получилось.
— Ну что вы, — проговорил Крамской. — Бывает…
— Может, все-таки останетесь? — сказал завклубом, вглядываясь внутрь автобуса, где одиноко тлел огонек Костиной папиросы.
— Посудите сами, уже одиннадцать, — отозвался из темноты Бенедиктов.
Крымов кашлянул.
Завклубом подумал, что бы еще сказать. Ему было очень неловко, и он клял себя за неорганизованность.
— Я тут просил товарища Мышкина, — сказал он, — и вас прошу, приезжайте, пожалуйста, в следующий раз такого не будет. Если что, машину можем послать.
— Спасибо, — сказал Крамской. — Приедем.
— Пожалуйста, очень просим, — сказал завклубом.
Мышкин потряс ему руку и влез в автобус. Мотор зафыркал, Костя включил фары, и машина двинулась, оставляя за собой крепкий запах бензиновой гари. Все молчали. Проехали по грейдеру, свернули на шоссе. Лес высился по обе стороны двумя темными стенами. Через дорогу метнулся заяц, он попал в желтый свет фар и долго бежал впереди, прижав уши и высоко взбрасывая куцый хвостик. Крымов кашлянул, повертел рукоятку и, приспустил оконное, стекло.