Сквозь ночь
Шрифт:
Ей было чуть больше пятнадцати, она училась в девятом классе здешней одиннадцатилетки.
— А дальше?
Я почти не сомневался в ответе.
— В институт, — улыбнулась она.
— А точнее?
— В строительный.
Это было для нее так же ясно, как дважды два, и так же несомненно.
Мы вошли в хату. Здесь все было прежнее — даже запах, который я узнал бы и через полсотни лет. Пахло хлебом, парным молоком, духом вытопленной на рассвете печи и немного овчиной. Все та же медная резная лампада висела в углу под темноликой иконой, на которую давно уже никто не крестился. Все теми же домоткаными из суровья дорожками
И будто бы для того, чтобы еще раз напомнить мне, где я, лежали на выскобленном столе свежеиспеченные балабушки под чистой холстинкой.
Правда, не так пышно белели они теперь, год ведь был на пшеницу нещедрый, но все же это были балабушки тетки Ивги, обильные и высокие, не то что наш городской хлеб.
Пока мы с Василем умывались над цинковым корытом, хата наполнилась детьми. Они входили друг за дружкой, здороваясь, — тринадцатилетняя Таня, девятилетний Валерка и еще три девчушки помладше, быстроглазые и смешливые; я было затруднился в соображениях — откуда их столько, когда вбежала Лена, младшая дочь тетки Ивги, о которой я постыдно забыл. На это она, кажется, нисколько не обижалась — затормошила, звонко чмокнула в обе щеки и даже сказала, что я «ни чуточки» не изменился и уж она-то признала бы меня сразу, если б встретила. А я так и не мог вспомнить, какая же она была тогда. Что говорить, двадцать два года — не шутка.
Итак, в хате у тетки Ивги собралось шестеро внуков от двух дочерей. Василева Ирочка в Харькове была меньшенькая, а старшую внучку завтра, в самый праздник, выдавали замуж. Тут-то и была закавыка, которую имел в виду Василь, когда говорил, что нам необходимо поспеть в Броварки к полудню.
А поспеть необходимо было потому, что выдавали-то старшую внучку не в Броварках, а на Киевщине, в Иванковском районе, где старший сын тетки Ивги, прежде морской офицер, председательствовал в колхозе. Туда на свадьбу и спешили сестры с мужьями, а уехать, не повидавшись с нами, никак не могли.
Что ж, пришлось без длинных предисловий, усесться за стол, где было тесно расставленным теткой Ивгой мискам с куриным студнем, тушеной картошкой, ряженкой, солеными помидорами, квашеной капустой, граненым стопкам и бутылкам, заткнутым самодельными затычками из облущенных кукурузных початков.
Так мы и встретились снова на том же месте, где сиживали долгими зимними вечерами, сумрачно глядя на мигающий огонек коптилки и слушая, как Наталка с подружкой поют в два голоса древнюю песню о казаке, уехавшем на войну.
Летом сорок второго года Наталку угнали в Германию.
Вот написал «угнали в Германию» и подумал, что требуется какое-то усилие воображения, чтобы снять с этих слов ужасающую обыкновенность.
Страх, отчаяние, облавы, лежание на чердаке или где-нибудь в замурованном чулане, подполе. Товарные вагоны, материнский плач, крики, стрельба конвоиров… Может быть, народилось поколение, которому все это покажется до нелепости неправдоподобным, тем лучше. Для нас это было через меру правдоподобно, мы ведь жили в эпоху эшелонов, их колеса прошли сквозь нас по всем направлениям — на север, на запад, на восток и на юг.
Наталку эшелон завез в Аахен, под бельгийскую границу, и она работала там на патронном заводе, где фабриковали смерть для ее братьев, жила за проволокой, ела эрзац-хлеб, пила эрзац-кофе, получала натуральные подзатыльники. Ее знакомство с древней сердцевиной Европы длилось три года. Она вернулась в Броварки осенью сорок пятого — и не одна, с мужем.
Вот он сидит за столом — Николай, муж Наталки-полтавки, москаль из Владимирской области, высокий, с крепким подбородком и светлыми глазами северянина. Ему хочется выпить с нами, а нельзя: он ведь шофер, это его «драндулет» стоит наготове, пора ехать, и все же…
— Ладно, налейте одну.
Ему ведь тоже хочется рассказать, как было — и в Аахене, и до Аахена, и после, а желающих выслушать все меньше и меньше вокруг.
Вот и сейчас: перебивают, машут руками — хватит, всего не перескажешь, пей-ка, друг Микола, свою стопочку, да будем собираться, пора, а то ведь пока доедем…
И вдруг среди шума веселой встречи — минута молчания, будто сговорились.
Молчит тетка Ивга в темном своем платке, что окаймил постаревшее коричневое лицо. Молчит, хмурится Наталка, вертя в огрубелых пальцах пустую стопку. Молчит ее пятнадцатилетняя дочь. Молчу и я, глядя на девичьи пальцы, перебирающие бахрому косынки. Может быть, все и выстрадано ради того, чтобы эти пальцы не огрубели.
Часам к четырем дня наконец собрались. Наталка и Лена с мужем Петром залезли в кузов. Там настлали соломы, прикрыли одеялами, приготовили на случай брезентовые дождевики. Пятнадцатилетняя Галя забралась в кабину. Погрузили гостинцы, подарки для молодых — и поехали. А мы с Василем отправились побродить.
Мы пошли огородами «в берег» — к болотистой безымянной речушке, где, бывало, Василь ловил бреднем вьюнков и где я ранней зимой сорок первого года неумело косил камыш на топливо тетке Ивге.
Теперь тут не оказалось ни камыша, ни самой речушки, ни корявых ветел, что росли там и сям вдоль ее берегов. По спрямленной линии старого русла текла вода в аккуратно прорытом нешироком канале. Это был первый этап большой затеи — устроить там, на заречной стороне, где прежде расстилались заливные луга, цепь соединенных с каналом проточных прудов гектаров по сто каждый — для разведения рыбы, зеркального карпа.
Затея была частью новшеств, пришедших в эти края вместе с водами Кременчугского моря и энергией Кременчугской ГЭС. Отсюда, с берега, отчетливо виделись в сумеречном небе столбы, от которых тянулись провода к каждой хате. Кое-где в окнах уже светилось. Позднее зажглись уличные фонари (а вернее, попросту электролампы) на столбах в новой части Броварок, которую здесь называют «поселком».
Сюда, рассказал Василь, отселили жителей недальнего села Шушваливка, — оно попало в зону затопления, и люди построились тут, в Броварках, с помощью государства.
— Видите, — сказал Василь, — не то что старое наше село. Улицы как по шнурочку.
И верно, дома в поселке, новые, одинаковые, чисто побеленные, крытые шифером, стояли ровнехоньким строем в две шеренги вдоль прямой, как стрелка, улицы, и это вовсе не похоже было на старые Броварки, как не похожи были аккуратно голые берега канала на прежний берег с камышом и плакучими ветлами.