Сквозь ночь
Шрифт:
Открывает женщина — седая, узкоплечая, высокая. Светлые глаза за очень толстыми, выпуклыми стеклами очков. Подносит ладонь к горлу и медленно бледнеет.
— Не пугайтесь, фрау Рагна, — хмуро говорит Франц. — Разрешите?
Выбитое окно затянуто простыней. Куча запыленных книг в углу. Колченогая койка.
— Картины? — говорит фрау Рагна. — Не знаю, не знаю… Ничего не знаю.
Она растерянно поправляет очки, теребит дрожащими пальцами застежку черного платья у ворота.
— Очень жаль, — говорю я.
— Я ведь не имела никакого отношения к картинам, — пожимает она плечами.
—
Альбертинум… Вспоминаю лекции по истории искусства. Одно из крупнейших собраний скульптуры.
— Где же ваши статуи, фрау доктор?
— Ах, боже мой, — говорит она, — ничего я не знаю. Я ведь не нацистка. Мне многого не доверяли. Гауляйтер Мучман руководил всем этим. Я имею в виду эвакуацию…
Она снова умолкает, проводит ладонью по лбу.
— Вот видите, не могу даже пригласить вас присесть. У меня погибло все, — отрывисто говорит она. — Дом. Семья. Все. Я пришла сюда, в Альбертинум. И здесь тоже все кончено. Тридцать пять лет работы…
Она машет рукой и достает из кармана носовой платок.
— Вы любите скульптуру? — спрашивает она и вдруг улыбается совершенно детской улыбкой. Глаза ее под очками еще влажны. — О, я могла бы вам кое-что показать, да, да… Но теперь… Боюсь, этого уже никто не увидит.
— Почему?
— Видите ли… — Она становится очень серьезной. — Поскольку я знаю, гауляйтер Мучман распорядился подготовить все к уничтожению.
— Как? — не удерживаюсь я.
— Вы удивляетесь? — спрашивает фрау Рагна. — Не стоит. Всех нас готовили к самоубийству. Когда гибнет страна, стоит ли беспокоиться о картинах, статуях, не правда ли? — усмехается она.
— Вы тоже так думаете? — спрашиваю я.
— А вы?
Разговор завязывается упорный и долгий. Под конец она говорит:
— Знаете, я человек старый, мне уже терять нечего. Пойдемте.
Спускаемся за ней по лестнице, выходим из Альбертинума и через небольшую площадь идем к величественному обгоревшему зданию, стоящему над Эльбой.
— Академия, — говорит Франц.
Спускаемся в темный, глубокий подвал. Захаров светит своим фонариком. Пусто. Угольная пыль под ногами. Тяжелые цементные своды. Фрау Рагна останавливается.
— Если вы не страшитесь риска, — говорит она, — и если вы действительно хотите помочь…
Она умолкает и, подумав, заканчивает:
— Может быть, я и не должна этого делать… Но я не могу. Дело в том, что… Одним словом, где-то здесь они рыли туннель…
Медленно идем вдоль стен, светя фонариком, и в конце концов натыкаемся на сравнительно свежее пятно цементной штукатурки. Кузнецов тихонько свистит.
— Толу бы шашечку, — говорит Захаров.
Времени на размышления мало. Посылаю Захарова в батальон с запиской к комбату. Через час он возвращается, ведя за собой полуторку с бойцами. В ход идут саперные ломики и киркомотыги. Красный кирпич брызгами разлетается в стороны, и вскоре глубокий темный пролом становится достаточным.
Влезаем поодиночке. Беру у Захарова фонарик, — слабый луч вырывает из тьмы запрокинутую мраморную голову, и сразу вслед за ней — еще одну, и еще, и еще, и еще… В первые секунды перехватывает дыхание. Стою и очумело вожу фонариком. И потом вижу, как фрау Рагна, стоя рядом со мной, плачет, сняв очки и утирая обильные слезы.
Шесть ящиков тола стояли в туннеле, полном ценнейших скульптур. Шесть ящиков с шашками, капсюлями-детонаторами и проводами, выведенными наружу. Вероятно, только стремительное развитие событий помешало гауляйтеру Саксонии Мучману привести в исполнение план, санкционированный Геббельсом. «Кениг Му» — так называли Мучмана в Дрездене. Люди отворачивались к витринам, когда по улицам мчался, завывая сиреной, его бронированный автомобиль.
Итак, с одной стороны американские бомбы, а с другой — «отечественная», гитлеровская взрывчатка. Было над чем подумать. Ясно, что тяжелые, нетранспортабельные скульптуры увезти подальше не удалось. Но где же картины? И что с ними? Что их ждет?
Брожу по туннелю, держа перед собой фонарик. Бойцы, вытащив ящики с толом наружу, возвращаются и тоже ходят молча, вглядываясь, рассматривая статуи. И вот в дальнем конце натыкаемся на шкаф-секретер. Обычный шкаф-секретер с деревянной пластинчатой шторкой.
Захаров поддевает шторку кинжалом. Усилие, и она взлетает кверху, хряснув сорванным замком. Картотека. Выдвигаю первый попавшийся ящичек. Читаю, светя фонариком: «Тициан. Динарий кесаря». И дальше: «Тициан. Портрет дочери Лавинии»… Лихорадочно перебираю карточки. И только под конец выдвигаю в самом низу секретера маленький плоский ящик. Аккуратно сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Разворачиваю. Так называемая немая карта — такие нам раздавали когда-то в школе на уроках географии. В центре — Дрезден. Извилистая линия Эльбы. И десятки пометок — буквы, точки, значки…
Подхожу к фрау Рагне.
— Не знаете, что это?
— Не знаю, — пожимает она плечами. И, помолчав, прибавляет: — Кажется, вы нашли то, что искали.
Шестеро бойцов с младшим сержантом Бурцевым; остаются охранять туннель. С остальными немедленно возвращаюсь в батальон. Комбат явно взбудоражен моей запиской. Поясняю, в чем дело. Принимаемся за «немую» карту. Это, оказывается, вовсе не просто. Методично переносим значки на свою полевую карту и расшифровываем, что удается расшифровать. Во всяком случае, к полуночи уже ясно, что значок «KG» означает не что иное, как «Konigliche Gemaldegalerie», то есть «Королевская Галерея Живописи». Так называлась Дрезденская галерея. Большинство перенесенных значков совпадают на нашей карте с теми или иными населенными пунктами. Остается только два загадочных, ни с чем не совпадающих значка.
Один из них помечен буквами «PL» и находится примерно в десяти километрах к северо-востоку от города Мариенберг, близ чешской границы. Другой же, помеченный буквой «T», лежит в тридцати двух километрах к югу от Дрездена.
С него и решено начинать. Медлить нельзя ни минуты. На рассвете выезжаем с Захаровым и Кузнецовым. Проехав тридцать километров, пытаемся сориентироваться по компасу. К юго-востоку от точки «T» высится крепость Кенигштейн — угрюмый замок на вершине двухсотметровой неприступной скалы. К северо-востоку — село Гросс-Кота.