Сквозь огонь
Шрифт:
– Это из-за жары, – говорил Сергей.
Он покупал мне валерьянку, настойку пиона, пустырник, корвалол. В бокал с водой падали пахучие капли, расплываясь темными облачками.
Но Сергей ошибался, дело было не только в жаре. Чему-то предстояло случиться, поэтому она так настойчиво врывалась в мои сны. Все было как тем летом, и я ждала, чем закончится нынешнее пекло.
– Поехали на дачу, – как-то сказал Сережа. – Там прохладнее.
Огромный дачный дом был уже достроен, но еще стоял без мебели. Мы провели электричество, холодную воду и даже стационарный телефон. Дома мы отключили его лет десять назад. Красный дисковый телефон усатый бригадир привез
Утром Сережа уезжал в офис, возвращался поздно вечером.
Я надеялась, что переезд излечит меня от кошмаров. Но она стала приходить в каждый мой сон и изредка – в реальность. Иногда, краем глаза, я замечала мелькнувшие огненно-красные волосы. Мне казалось, что она смотрит на меня ночами из незашторенных окон, прикладывает ладонь к стеклу и шепчет мое имя. Она не пугала меня, и я ждала, что она скажет, зачем приходит, до того, как психиатр назначит очередные антидепрессанты. Флувоксамин, амитриптилин, сертралин. Ламотриджин – чтобы не скакало настроение.
«Аномально высокая температура третью неделю держится в Ленинградской области», – сообщали заголовки газет, которые я покупала в сельском магазине.
В тот день Сережа уехал в семь утра. Я не могла уснуть и ходила по дому, ежесекундно решая то вернуться в город прямо сейчас, то поехать на дачу к свекру, то надеть купальник, пойти на речку и смешаться с людьми на деревенском пляже, куда набились и местные, и дачники.
Тренькнул телефон, я подошла и взяла трубку, там раздались хрипы, а затем – короткие гудки. Я подтащила матрас к телефону и легла, ожидая второго звонка, и снова позвонили. И опять – хрипы и короткие гудки.
Кто-то прорывался ко мне издалека, хотел услышать мой голос. Я решила никуда не идти и ждать, когда мне дозвонятся. Почему-то это казалось важным. Я сходила в душ, выпила воды, но телефон молчал.
Сережа написал, что сегодня обещают сорок градусов жары и мне стоит сходить на речку или пригласить банду подопечных из зала.
Банда в составе пяти человек – три мальчика и две девочки – явились через два часа после моего сообщения. Они маялись от безделья без школы и занятий в зале. Между мной и руководством клуба установилась негласная договоренность: я тренирую бесплатно, а они закрывают глаза на наши чересчур близкие для тренера и подопечных отношения. Они приходили ко мне домой, смотрели фильмы, я отдавала им ненужные вещи. Иногда после тренировки вела всех в «Макдак». Не смотрела в глаза и отводила взгляд от нестриженых ногтей, показавшегося из-под одежды заношенного белья и дырок на носках. Они смотрели на меня внимательно, ожидая похвалы.
Разумеется, я и не думала работать после их ухода. Хотелось лечь на матрас, расплавиться вместе с ним и утечь в землю. Но по крыше застучали камни, и я бросилась к выходу. В распахнутую настежь дверь влетел темный комок, ударился об пол и, оставляя кровавую дорожку, прокатился и остановился у моих ног. Воробей. Когда он замер в изломанной позе, удары по крыше прекратились.
Я присела и потрогала воробья – мертвый. Теплый, но мертвый. К горлу подкатила истерика. Поняв, что именно стучало по крыше, я вылила четверть пузырька пустырника в стакан, разбавила водой и выпила. Походила туда-сюда, пока желание разрыдаться не сменилось вялым отупением.
Пол на веранде был усыпан мертвыми птицами. Воробьи, трясогузки, жаворонки, мухоловки, вьюрки. Я закрыла
– Опять, зачем они опять, – бормотала я себе под нос.
Я нашла черные пластиковые мешки для мусора, дырявые строительные перчатки и стала трясущимися руками собирать птиц в пакеты. Первый быстро наполнился, пришлось взять второй, потом еще. Собирала, пока не онемели руки. Ладони вспотели в перчатках, и я, плюнув на гигиену и безопасность, сняла и швырнула их в пакет к птицам. Солнце еще палило, хотя почти скатилось за горизонт.
Мимо шли соседи, возвращавшиеся с речки. Семья – бабушка, дедушка, двое дочерей с мужьями, четверо внуков.
– Здравствуйте, Алекс… – начала бабушка и осеклась.
Я повернулась к ним и не сразу поняла, почему они ошарашенно замерли, а потом матери схватили за руки детей и потащили прочь. Я хотела сказать, что это все птицы, подняла руку и сама в ужасе уставилась на нее – по локоть в крови. В крови были и ноги, и шорты, и футболка. Пока я рассматривала себя, соседи скрылись за своей калиткой.
Я бросила птиц и пакеты, вернулась в дом и залезла в душ. С трудом отмыла кровь и запах. Выглянула в кухонное окно – соседи на своем участке бурно обсуждали что-то, оглядываясь на наш дом. Ну вот. Стану теперь «сумасшедшей-теткой-руки-в-крови».
Телефон пару раз звякнул, но я швырнула в него полотенцем, трубка соскочила, и он замолчал. Отправила эсэмэс Сергею, чтобы срочно возвращался. Тряпок для уборки не было, поэтому я замерла на веранде, глядя, как высыхает кровь на полу.
Телефон краснел из-под полотенца. Я положила трубку на место, и он тут же зазвонил. Я схватила трубку. Шипение, стон.
– Перезвоните, вас не слышно, – сказала я.
Может, тот, кто пытается дозвониться, услышит меня и поймет, что я здесь, что я жду звонка.
Гул в трубке сложился в слова:
– Саша, Сашенька, это ты?
Я схватилась за стену, качнулась вперед-назад. В голове вспыхивали и гасли картинки огня, дыма и развевающихся на ветру красных волос.
– Да… – прошептала я.
На том конце провода старая женщина всхлипнула, и этот звук мгновенно обрушил на меня запах вареной картошки, картинки бедной квартиры с полированной стенкой, вечно включенным телевизором, пестрым ковром на полу. Я увидела, как там, за восемь тысяч километров, она плачет, прислонившись спиной к стене.
– Саша, Сашенька… Сашуля… Они нашли ее. Они ее нашли.
Глава 2
Безумный девяносто девятый. Вере исполнилось шестнадцать в январе, мне должно было исполниться осенью. Мы окончили десятый класс. Последнее свободное лето. С мая установилась – по радио так и говорили: «установилась» – жара, непривычная даже для нашего города. Из-за нее не успели зацвести растения, которые обычно цвели в мае или июне. Деревья стояли потерянные, листья на них скрутились от горя. Пахло сухостью, пылью, раскаленным асфальтом. Тут и там на тротуарах блестели горячие битумные пятна. На асфальте оставались следы от обуви, он размяк до того, что можно было надавить пальцем – и оставить ямку. На дачах все посадки засыхали сразу, как только выбивались из-под земли под гибельный солнечный зной. Дачники жаловались, что не будет ни редиски, ни огурцов, ни даже зелени. Не будет ни домашних закруток, ни тыквенного сока, ни картошки. На картошке трагически замолкали: совсем непонятно, как прожить без картошки.