Сквозь огонь
Шрифт:
— Просто посмотреть, а тут бомбежка началась. Александр Иванович тоже был там. Надя не виновата, а он ее ругал.
— Ах, вот как, даже ругал. — Титов облегченно вздохнул.
— А этот моряк, Зернов, знаете, какой смелый! Пошел воевать и бескозырку надел. Надя ему ленточку постирала, только не высушила, а он говорит: «На голове высохнет». Вот какой горячий! — торопливо выпалил Костя, но следующую фразу произнес серьезно и с расстановкой: — Дядя Володя, Зернов очень хороший человек.
Титов, слушая, заметил, что у Кости повыше ремня
— Да нет, дядя Володя, голубь тут ни при чем. Зернов очень хороший человек.
— Хорошо, хорошо. Ну-ка, покажи своего Вергуна. Как он себя чувствует?
— Ничего, — вынимая из-за пазухи голубя, сказал Костя. — Но он мне не нужен. Надя говорит, что второй фронт скоро должен открыться.
Титов вскинул брови.
— Что ты говоришь! — И, будто удивляясь тому, что сказал Костя, скороговоркой заметил: — Зря, зря. Почему он тебе не нужен? Ты видишь, какой он умный.
«Вот и пойми их: Александр Иванович говорит, что голубя надо отпустить, Надя говорит, что он не нужен, а дядя Володя говорит: «Зря, зря»… Кого же слушать?»
Титов усадил голубя на ладонь.
— Ну посмотри, посмотри!
А Вергун послушно уселся на ладони и неожиданно заворковал.
— Во, слышишь, это он на тебя сердится. Слышишь, как ворчит?
Костя почувствовал, что дядя Володя улыбается через силу. «Неужели он опять не скажет, где папа? Опять заговаривает зубы, а потом снова зазвонит телефон. Нет, тут что-то неладно».
— Дядя Володя, зачем вы оставили папу в тылу врага? Он же не знает немецкого языка!
Наступила минута тяжелого молчания. Титов сел к столу. Только при одной мысли о том, что он сейчас расскажет этому мальчику, Титову становилось невыносимо тяжело.
А Костя, глядя в глаза ему, догадывался, что сейчас он услышит то, что от него так долго скрывали. Он тихо сел рядом.
— Вот что, Костя, мне надо поговорить с тобой.
— Слушаю, — ответил Костя.
Снова наступила минута напряженного молчания. Наконец Титов встал и положил перед Костей коробочку с орденом Отечественной войны I степени, затем шагнул в сторону, и в его руках оказался знакомый Косте дорожный командирский чемодан с бронзовыми наугольниками.
— Что это? — спросил Костя, глядя на коробочку с орденом.
— Тебе на вечное хранение, — ответил Титов и, поставив чемодан на стол, добавил: — Это тоже твое.
Костя вскочил на ноги. Он не помнил, как отстегнул замки, поднял крышку. Все это он делал механически, привычным движением рук. Чем-то родным, знакомым пахло из чемодана. Наверху лежала отцовская гимнастерка. Он узнал ее по квадратному пятнышку над клапаном левого кармана, где привертывалась колодка медали «XX лет РККА».
Задрожали руки, ноги. Стало холодно. Он уткнулся лицом в гимнастерку. В эту минуту ему казалось, что он прижался щекой к груди отца, — и не верил, не хотел верить в другое.
— Твой отец в боях с фашистскими захватчиками…
Костя выпрямился, сжал кулаки и взглянул в лицо Титову такими глазами, что тот смолк: мальчик все понял без объяснений. Первые секунды в его расширенных зрачках был испуг, затем они потускнели, на лбу сошлась упрямая складка, и на все лицо легла печать большого, неутешного горя. Он еще не плакал, он еще держался, как бы спрашивая: а почему вы не сказали мне об этом сразу? И Титов не знал, как ответить на это. Перед ним стоял уже не тот Костя, которого он только что забавлял голубем, собираясь с мыслями.
Наконец Костя вздохнул не по-детски тяжело и, ощутив на себе прямой и добрый взгляд Титова, заморгал часто-часто. Губы задергались, нос сморщился, и по щекам покатились слезы.
Титов порывисто поднял его на руки и стиснул в объятиях:
— Прости меня, Костя, что долго молчал. Я не знал, что ты так вырос…
— За Волгой, в Ахтубе, живет моя семья. Рядом школа. Он на второй же день пойдет учиться, — предложил Фомин.
— Хорошо, я согласен, — шепотом ответил Титов, поглядывая на Костю, который лежал на его койке.
Наплакавшись, Костя спал. Лицо его было печально, губы и разгоревшиеся щеки подергивались, а на лбу сходилась и расходилась упрямая складка. Казалось, он и сонный продолжал упрашивать: «Дядя Володя, оставьте меня в полку, ну хотя бы на десять дней!»
Титов хорошо знал военное дело, руководил полком в сложных условиях боевой жизни, в тылу противника принимал смелые решения, подчиняя себе волю сотен вооруженных людей, и властно управлял ими на поле боя, а вот тут почти растерялся и не мог, не находил в себе сил твердо и решительно отказать мальчику в такой просьбе. По-детски сильно и убедительно звучали в ушах командира полка слова: «Дядя Володя, оставьте меня в полку…»
— Коль вы согласны, то я сейчас же начну готовить его к отправке, — громко сказал Фомин, будто не замечая спящего Костю.
— Тише, — предупредил Титов, удивленно глядя на Фомина: педагог, а как неосмотрительно груб к ребенку! Фомин понял этот укоризненный взгляд командира полка, но продолжал так же громко настаивать:
— Это надо сделать сегодня же. Ему тут незачем находиться.
— Александр Иванович, мы же люди, — попытался возразить Титов, но Фомин перебил его:
— Именно потому, что мы люди, я настаиваю. Костя…
— А… что? — просыпаясь, отозвался Костя.
Фомин будто ждал этого момента, круто повернулся к Косте и, не обращая внимания на присутствующего здесь командира полка, сказал:
— Вот что, Костя, сегодня ночью мы отправим тебя за Волгу. Поедешь в Ахтубу, в мой дом. Пока будешь там жить и учиться. Понятно?
— А вы куда?
— Мы говорим о тебе. Тебе надо быть там, где положено: в школе, — ответил Фомин.
Костя продолжал смотреть на Титова. В недоуменном взгляде больших детских глаз Титов заметил обиду. Казалось, мальчик говорил: «Дядя Володя, как же так?»