Сквозь ошибочную лингвистику историографии.К методологии сравнительно-исторического исследования на примере конкретной этимологии: гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории
Шрифт:
Ну и что, если даже все эти переклички смысла и звука есть? Языки-де родственные, индоевропейские. Легко могут одни и те же слова по-разному сохраняться в разных языках. Что же, перебирать все случайности? Dead-мёртвый и дед, flot и флот-плот, pound-фунт и пуд. На то-де и есть закономерные соответствия. Большое количество примеров видимого и фактического сходства, систематизированных по разным категориям, см. у А.А. Зализняка: «О профессиональной и любительской лингвистике» («Наука и жизнь», 2009, №№ 1-2 –. А вот его обобщение: «Внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще не является свидетельством какой бы то ни было исторической связи между ними… Нельзя принимать всерьез никакое сочинение, в котором какие бы то ни было утверждения основаны только на том, что два слова созвучны, без более глубокого анализа источника этого созвучия».
Несомненно,
Обычно, чтобы установить факт заимствования, исходят их того, какой язык считается древнее или хотя бы находят подтверждение в более древних памятниках (используя в качестве таковых доказано более древние языки). Именно эти «считаемость» и «доказанность» в каждом конкретном случае и являются ложными основаниями вывода, произвольными конвенциональными допущениями. Строго по науке (не по компаративистике) факт заимствования (что равно обнаружению какого-то фактического родства, контакта носителей языка) можно установить только одним путём: сопоставляя по этим конкретным образцам произносительно-различительные навыки, «акценты-значения», по Фосслеру, нормальные для каждого языка, и рассматривая значения этих слов в единой для двух языков реальной ситуации, восстановленной по соотношению мотиваций. Если удаётся проникнуть в подлинные ситуацию и мотивацию, то сразу ясно, насколько кажущейся была видимая случайность сходства.
То, что названо у Зализняка историческим родством каких-то двух, например, с виду похожих слов, является, во-первых, алогичным заверением, что два этих чем-то похожих слова – это одно слово, во-вторых, непроверяемым предположением, что это одно воображаемое слово существовало в прошлом, в-третьих – произвольным утверждением наличия в прошлом неизвестного и недокументированного феномена, праязыка. Однако по фактам, вместо этих недоказуемых умозрительных положений компаративисты подставляют детали исторических памятников – в самом деле наблюдаемые исторические связи этих слов, но наблюдаемые случайно, фрагментарно и изолированно (в чём, однако, нечто «считается» стопроцентно «доказанным»). Если уж говорить, что у исследуемых слов возможна какая-то историческая связь, то нужно предъявлять эту историю: историю вещей, отразившихся в значениях, историю мотиваций, сохранивших позицию каждого языка в истории вещей, наконец, нужно показать историю изменения форм, показывающую, почему именно два слова стали так различаемо-сходны. Как уже многократно иллюстрировалось, компаративисты вместо реальной истории могут показывать лишь свои аллюзии, ощущения и переживания по поводу явно наблюдаемых фактов. А при дотошном изображении изменений форм они странным образом отождествляют точно зафиксированные изменения в записях (только и замечаемые ими) с изменениями в живых назаписанных языках (о которых они вообще и знать не хотят).
По Зализняку: «Вот примеры сходства как формы, так и значения, за которым, однако, не стоит ни отношения родства, ни отношения заимствования, то есть ничего, кроме чистой случайности. Итальянское stran-o ‘странный’ и русское стран-ный одинаковы по значению и имеют одинаковый корень (но итальянское слово произошло из латинского extraneus ‘внешний, посторонний, иностранный’, от extra ‘вне’, а в русском тот же корень, что в страна, сторона)». Разумеется, если вбить себе в голову установку, что между итальянским и латинским родство есть, а русский не при делах, если считать неизменно-богоданным морфемный и морфологический строй каждого языка, то всё и кажется случайностью. Однако почему-то сам Зализняк сообщает, что и латинское значение по-сторон-ний совпадает с корнем и значением русского слова ст(о)рона. Ещё удивительнее, что сходны и латинские, и русские форманты: ex-tra (эк-с-тра, из-страны, извне) и с-тра-на. Тра-тор – и в том, и другом случае реликт слова тара, земля (откуда торный, таракан, дорога). Не вдаваясь в объясняющие детали, уже на этой стадии видно, что никакой случайности нет, что странный и в итальянском, и в
Так что при наблюдении сходных форм и значений требуется совсем другой анализ – начальный анализ самого установления сходства и его степени. Не компаративная подгонка исторического выведения звуков из диффузного предка в тех случаях, где существуют однообразные документированные (т. е. письменные) регулярные корреляции. А реальный акцент, адаптация чужой речи по живому слышанию к своему произношению. Прежде чем что-то отобрать, нужно проделать опыты слушания-чтения слов одного языка по стандартам различения другого и сделать попытки произнесения их на своём стандарте произношения.
Начинать нужно всегда с нормального отчётливого произношения и нормального не сбитого слышания. При слове walk русский слышит нечто похожее на оол-уолк, а скажет с повышенной ударностью ol или olk (принимая огублённую долготу за акцент). С письменной или устной гиперкоррекцией воспроизведёт как валк. Англ на месте волок слышит volek, а скажет валэк: валлак, чтобы выделить странный л, или валк при сильной редукции. Русское произношение, как видим, отчётливо воспринимается, требует редукцию слаборазличающихся акцентов и разрешает речевое сжатие; концепта walk нет в русском языке ни в похожем, ни в искажённом виде (звукосочетания валко, валка имеют другие, более абстрактные значения признаков и действий, чем то же лит. valka, лужа, место переволока). Английское произношение хуже дешифруется на слух и позволяет редукцию сжатия слов – именно в том направлении, в каком мы и находим концепт ”волок” в английском языке, и точь-в-точь как отражение английского слова в русском языке. Русское и английское слышание-звукоразличение одинаково, но различны установки звукоразличения. В произношении английского языка варианты близких по месту образования звуков фонемизированы (w-v, s/z-th и т. п.). В русском такие лично-произносительные варианты являются одной фонемой, но все фонемы системно вариативны (по мягкости-твёрдости, глухости-звонкости и т. д.). Англу труднее освоить русское произношение (из-за его системной многоуровневости и вариативности), чем русскому английское. Носителю русского произношения трудно воспринимать неакцентированную и невнятную английскую речь (из-за её произвольной нерегулярности), но легко моделировать, когда она понята.
Итак, если заимствование, переход этого словесного концепта из языка в язык, и было, то оно может произойти только одним путём: как переход из русского произношения в английское слышание-произношение. Однако только в устном контакте это в принципе невозможно. Нет никаких оснований англу в своей речи менять звук v на w. Язык не развивается из-за речевых ошибок вопреки младограмматическим ещё бредням (ошибки «младших» постоянны, но они автоматически опознаются как ошибки «старшими» и тут же исправляются). Либо русские должны были говорить не волок, а wолок, и тогда англы органично это заимствовали и модифицировали, либо изменение возникло вследствие ошибки, опосредованной письменной передачей.
Предположим, что были тексты. Либо на английском, либо на русском языках. При чтении из текста возможны варианты (не умеющие читать своё письмо не берутся в расчёт). Знающие чужие правила письма и язык прочтут и передадут по норме в меру своего владения акцентом. Незнающие сделают это случайно, как попало, как полную ерунду. Смоделируем. Русский прочтёт: валк, оалк, залк / ваик, оаик, заик. Англ: bojlok, boliok, bollok, bovok. Только в одном случае, при русском чтении английское слово по недоразумению может быть воспринято похоже на оригинал. Выбрать затем из недоразумений похожее – можно только упорной научной работой со многими текстами чужого языка. Чтобы кто-то это делал, дешифруя непонятные тексты, ища во всей бессмысленной чепухе осмысленное слово ”валк”, нужно хотя бы иметь подавляющее множество таких, якобы англских текстов. Раз слова-концепта ”валк” нет в русском, значит прежде всего не было текстов-источников. При гипотетическом английском чтении вообще нет ничего похожего. Зато есть в самом языке слово, странно похожее, хоть и с системно-языковой поправкой, на смоделированное чтение незнающего англа: bollock вульг. яйца, ерунда, чепуха, отругать. Т. е. читали – не понимали, гадали – понимали, что чепуха, но текст был настолько авторитетен, что слово сохранили как знак бессмыслицы, получивший, однако, вполне логическое развитие внутри своего языка.
Конец ознакомительного фрагмента.