Сквозь стены
Шрифт:
Но идеи в голову не приходили, как не возвращалась и директриса, и взгляд мальчика блуждал по кабинету.
Все казалось прежним, только нигде не было видно Фоукса. Но маленькие серебристые штучки все еще лязгали на столе, а сам стол был намного опрятнее, чем во времена Дамблдора. Гарри горько, с тоской, улыбнулся. Если бы Дамблдор не умер, все было бы по-другому. Он не стал бы зависимым от зелья (потому что последним шагом к зависимости стали те дни в коме, что он провел под присмотром мадам Помфри, но она не знала о его методах сна, поэтому нельзя было винить ее за это), Патил оставался бы Министром и не возбуждал бы дело против Гарри (и против профессора Нуар), Гарри не пришлось бы провести в министерской тюрьме одиннадцать дней и то, что случилось предыдущей ночью, никогда бы не произошло.
Юноша вздрогнул, когда боль острым ножом пронзила его сердце. Это была война, на самом деле, очень реальная война, с настоящими жертвами, но Гарри больше не считал себя жертвой. Он не был жертвой. Он был слабым, он позволил слабости проникнуть в свою жизнь, он не боролся против нее. Это была его вина. Его руки дрожали и он безуспешно пытался проглотить комок в горле. Горькая как кислота желчь наполнила его рот.
– Гарри? – окликнул его очень знакомый голос. Гарри замер. Это было невозможно. Он… он был мертв, ведь так? Как тогда он может звать его? Но голос прозвучал снова:
– Гарри?
Медленно, не осмеливаясь поверить своим ушам, мальчик повернулся.
Напротив стола висел новый потрет.
Дамблдор.
Гарри встал, но споткнулся о кофейный столик и упал на колени.
– Директор? – полувсхлипнул-прохрипел он. – Директор… – он облокотился о маленький столик и прижался лбом к его холодной поверхности.
– Подойди ближе, Гарри, – мягкий далекий голос позвал его и Гарри послушался, пошатываясь. Мир кружился вокруг.
Мальчику было очень неуютно. Он хотел подойти к старику и обнять его как можно крепче, но как обнять портрет? Поэтому он обхватил себя за плечи, как бы обнимая, и посмотрел на картину. По его щекам текли слезы и капали на пол.
Портрет тоже был в слезах.
Гарри никогда в жизни не чувствовал себя так незаслуженно. Незаслуживающим печали, жалости, сострадания. Но вопрос, который сорвался с его губ, был не об этом.
– Почему вы позволили ему убить вас, сэр? Почему? – он не договорил. Было бы слишком эгоистично спрашивать «Почему вы оставили меня одного?», поэтому он опустил это.
– Для всего есть причина, Гарри, но иногда тебе нельзя знать ее. Я позволил ему, потому что мое время пришло. В этот момент я должен был принять решение и я решил уйти. Позже ты поймешь.
Гарри отчаянно помотал головой.
– Нет, – прохрипел он. – Ваша смерть разрушила все… – ему пришлось согнуться от огромной боли в груди. – Я все разрушил…
– Каждый из нас совершает ошибки, Гарри, – успокаивающе сказал Дамблдор. – Никто не совершенен. Мы люди…
– Я НЕ ЧЕЛОВЕК! – воскликнул мальчик и сильнее содрогнулся от рыданий. – Я лишь отвратительный мерзавец, который… который заставил свою подругу… – он не смог продолжать.
Он не смог признаться Дамблдору в том, что совершил. И в чем он мог бы признаться? Он не мог вспомнить ту ночь, только короткие ее отрывки.
– Дай ей время, – вдруг сказал старик.
Но Гарри только покачал головой.
– Дело не во времени, директор! – он ударил кулаком по бедру.
– Что ты сделал, Гарри? – вопрос прозвучал странно. Гарри мог поклясться, что директор знает ответ. Но тот все равно спрашивал.
– Я напился. Гермиона нашла меня, хотя я не знаю, как она узнала, где я был… – задумался он.
– Я сказал ей, – просто ответил Дамблдор.
Гарри недоверчиво поднял голову:
– Вы?
– Она пришла спросить меня о тебе, когда тебя арестовали.
– Вас? – повторил Гарри и вздрогнул. Это прозвучало довольно глупо.
– После моей смерти мои портреты развесили повсюду. Я знаю много вещей, которые случились уже потом, и не только в Хогвартсе. А портреты довольно разговорчивы, если ты находишь для них время.
– Вы! – повторил Гарри, но это прозвучало как обвинение. – Они… то есть, вы знали все, что происходит в школе, из-за портретов…
– И не только в школе, – легко кашлянул Дамблдор. – И по этой причине большинство волшебников не размещает картины в личных апартаментах. По крайней мере, волшебные.
Но тут мысли Гарри вернулись к Гермионе:
– Но откуда Гермиона узнала?..
– Она очень умная девушка, Гарри. Она довольно быстро поняла, что мой портрет точно будет в Министерстве магии. И она была права, конечно же. Мой портрет висит там в главном холле. Поэтому вчера я видел, как ты уходил. А она так беспокоилась о тебе, что не могла спать и проводила ночи в гостиной.
Гарри зажмурился. Гермиона беспокоилась о нем.
– Вот почему я позвал ее, когда увидел, что ты ушел. Через Маргарет.
– Маргарет? – нахмурился Гарри.
Дамблдор снова кашлянул:
– Вы называете ее Полной Леди, но, Гарри, ты же не думал, что это ее имя…
– О, – мальчик кивнул. – Я знаю, что у Северуса в квартире нет никаких картин. И его дверь тоже не картина…
– И то же самое с другими преподавателями. Им не нравится, когда за ними наблюдают…
Гарри не смог сдержать улыбку:
– Северус никогда не говорил мне…
– Нам, учителям и родителям, время от времени бывают нужны их сведения…
Гарри снова заставил себя вернуться к болезненной теме Гермионы:
– Значит, вы сказали ей, что я покинул Министерство.
– Да. Она предупредила профессора Макгонагал … и ждала. Но потом разволновалась и решила отправиться за тобой. Я не мог ее остановить. И не мог сказать коллегам. Они все были снаружи, искали тебя, или у Минервы, где нет картин. Поэтому я сказал Гермионе, что ты в «Башке Борова». И она не пошла предупредить Минерву…
Гарри побледнел:
– Она знала, что я был пьян. И решила не дать профессору узнать об этом. Она хотела защитить меня… – он вдруг прижал ладони к ушам. Этот разговор становился все более и более болезненным. Находя все больше подтверждений заботы и беспокойства Гермионы, скорбь Гарри становилась все глубже.