Сквозь тернии

Юрин Александр

– Светлана, а что значит «плыть»?

Девочка вздрогнула. Обрушила на трясущуюся от страха Женю бездонный взор.

– «Плыть» – это двигаться вдоль Пути за горизонт. Только так можно вырваться из этой реальности и проникнуть в другой мир.

– В этом весь смысл?

Светлана пожала плечами.

– Скорее это неизбежность. Если остаться тут, тогда всех нас, рано или поздно, подвергнут «трансформации».

– Что, прости?

– Приспособят к Тьме. Потому что такие, как есть, мы Ей не нужны.

Александр Сергеевич откашлялся.

– Так что же такое Путь?

Светлана резко обернулась –

словно зрячая.

– Они построили его, чтобы бежать. А Тьма теперь идёт по нему за Ними. Они не могут разрушить Путь, потому что, в этом случае, и сами утратят способность к бегству.

– Кто они такие?

– Они... Они... Это те, кто были до нас. Они что-то испортили. Сломали какую-то «печать». А может быть все. Теперь Тьма свободна. Она эволюционирует, пожирая эмоциональные миры. Она питается душами и подчиняет себе заблудшую плоть.

– Разве это эволюция? – усомнилась Женя.

– Для Тьмы, да, – ответила Светлана и подошла к иллюминатору. – Она – повсюду. Она внутри нас.

– Тогда смысл бежать? – спросил Александр Сергеевич.

– Не все миры холодные и бездушные. Душа во мраке сеет свет, – Светлана указала рукой на мерцающие за толстым стеклом огоньки. – Если однажды они угаснут – не станет ничего. Всё рухнет, словно замок, а над его руинами ещё долго будут кружить голодные стервятники. Только тут есть одно «но».

– Какое? – спросили в один голос Женя и Александр Сергеевич.

Светлана медленно обернулась.

– Не всё тот свет, что манит. Вынырнув с глубины на свет, можно оказаться во мраке чувств, а нырнув на глубину – пройти сквозь грань. Просто не каждому под силу это.

– Что именно? – спросила Женя.

– Определить истинную цель и преодолеть страх в груди.

Женя почувствовала, как заломило внутри её собственной груди.

– Это всё тебе рассказали те самые дети, которых ты видишь во сне? – спросил Александр Сергеевич.

Светлана отрицательно качнула головой.

– Я не вижу здесь снов. Внутри корабля плохая атмосфера. Она отсекает всё извне. Остаётся лишь тьма, поглотившая все чувства, – Светлана вздохнула. – Больше никто не увидит снов. По крайней мере, пока мы не долетим до цели.

– Тогда откуда же взялись дети? – спросила сбитая с толку Женя.

Светлана закусила нижнюю губу.

– Я не могу. Обещала, что никому не скажу.

– Это Аверин? – спросил Александр Сергеевич.

Светлана сжалась в трепещущий комок. Часто-часто замотала головой. Потом притихла.

– Я дала честное слово! Не мучайте меня. Прошу!

Светлана шагнула к шмыгающей носом девочке.

– Светлана, прости нас. Мы не хотели причинять тебе боль! Просто... Нам всем очень страшно.

Светлана уткнулась в плечо склонившейся Жени и принялась со свистом всхлипывать. Александр Сергеевич откинулся на спинку кресла. Принялся снова массировать виски.

Женя обнимала плачущую девочку и понимала, что назад они уже не вернуться, как и не обретут истину. Единственное, что их и встретит – это кромешная тьма, страшнее ночи.

Титов смотрел на брикеты с хлебом и сопел.

Над головой жужжали люминесцентные лампы. За спиной редко вздрагивал встроенный холодильник. За круглым иллюминатором сгущалась бездна.

Титов отложил брикеты, ухватился за первый, подвернувшийся под руку тюбик. Спросил:

–

Почему раньше ничего не сказали?

Женя вертела в дрожащих пальцах пакет с куриным бульоном. Она уже тысячу раз прочитала названия консервантов, была в курсе калорийности продукта, изучила лицевую этикетку, попутно измяв пальцами податливый пластик до неузнаваемости.

Расплющенный бульон никак не реагировал на Женины переживания, покорно принимая ту или иную формы. Сейчас он так походил на человеческое сознание, прибывающее в центре встревоженной толпы. Толпы что не замечает его, но, тем не менее, чинит постоянный вред. Потому что так надо для достижения общей цели. Растоптать, закатать в асфальт, выжать все соки. Это была машина, внутри которой вертятся гремящие шестерни. Конвейер по производству зла, боли, страданий... А в то же время где-то существовал мир, внутри которого пульсировала другая жизнь. Там мирно тикали часы, вращая шестерни посредством упругой пружины. Это была иная реальность, запретное измерение, невидимая грань. Там всё вершилось с оглядкой на прошлое, так как избранный путь и принятое мировоззрение, не допускали ошибок, а соответственно, и прихода Тьмы.

В первом случае, повсюду выли двигатели транспортёров – они являлись основой основ. Резиновые ремни – гибкие и вёрткие – задавали цель, скользя по скрипящим валам. По ним во всевозможных направлениях неслись недалёкие заготовки. Прямиком внутрь чрева огромных жужжащих колоссов, где в пламени и жаре происходила обработка. Потом открывались металлические врата с другой стороны, и снова пели ремни. Они уносили полупродукт дальше, к очередным колоссам, угодливо распахивающим свои двери. Недоработки отсеивались в пути. Они сваливались с транспортёра в чёрные дыры, на дне которых происходили цикличные вспышки, – больше их никто не видел. Прошедших же конвейер, ждало раздаточное колесо. Оно мерно вращалось вокруг горизонтальной оси, демонстрируя товар лицом. Заготовки лились в это кольцо звенящей рекой. Замирали. Затем наставал день, и приходили дерзкие покупатели.

Второй случай. Здесь шестерни крутили вовсе не ревущие моторы. Как не было длиннющих ремней и ужасных колоссов. В недрах сознания метались упругие пружины: туда-сюда, тик-так, так-так. Механизм жил вовсе не жаждой продукта. Он нёс в себе информацию. Неведомо кому, неведомо где, неведомо когда. Может показаться, что жить вот так, в самом себе, неимоверно скучно, но Механизм не грустил. Он повседневно делал своё дело и ждал... Иногда заглядывал Мастер, и Механизм был ему рад. Потому что тот не навязывал своей воли, а просто говорил: интересовался, как дела, что случилось, не забывая при этом рассказывать о себе. Причём делал он это так, словно ни к кому не обращаясь. А иногда пел – мурлыкал себе под нос незатейливый мотивчик и смазывал шестеренки Механизма канифолью. В этих случаях Механизм и вовсе замирал, прислушиваясь к совершенству. Он знал, что ни за что в жизни не сможет повторить и двух нот из «услышанного» мотивчика, но это его не злило. Нисколько. Потому что он знал свою цель, своё предначертание, свою роль. И всё это, в совокупности, не мог постичь ни один мастер во всём мире, потому что их цель была так же совершенно иной. Но, в свою очередь, они ценили и оберегали Механизм, потому что без него, утратился бы смысл всей их жизни. Так они и жили в дружбе, Мастер и Механизм.