Сквозь тернии
Шрифт:
Прошлым вечером в театре Джори и Мелоди выступали в изумительно красивом балете «Ромео и Джульетта». Я внутренне сжималась, ожидая увидеть циничную улыбку Барта. Он всегда так улыбается, будто прожил уже век или больше, и перевидел все на свете. Улыбка победителя, которому достанутся в конце концов все блага мира. Да, он всегда найдет способ обратить на себя внимание.
По ночам он пробирается в нашу спальню, научившись открывать замок, смотрит на меня и Криса, пока я притворяюсь спящей, боясь пошевелиться, и боюсь… боюсь, что зло, которое жило в моем деде, Малькольме, переселится теперь в моего младшего сына. Рано или поздно история повторится.
— Сегодня пришло письмо от моего литературного агента, — прошептала я после представления Мадам Мариши. Джори с Мелоди тем временем переодевались. — Она нашла издателя для моей первой книги. Не бог весть какой доход, но я согласилась.
Мадам задумчиво и неодобрительно посмотрела на меня. Она всегда так смотрит, будто видит меня насквозь:
— Кэтрин, ты, конечно, поступишь согласно своим желаниям, несмотря на протесты или последствия, но…
Я знала, что она имеет в виду. Барт тоже порицал меня, говоря, что семейные тайны надо держать в секрете, а не рассказывать их всему миру; но не могу же я руководствоваться соображениями Барта.
— Да, пожалуй, ты станешь знаменита в ином смысле, чем я думала, когда увидела тебя пятнадцатилетней, — продолжала Мадам, — потому что к тому, в ком есть желание, энергия, решимость, должен прийти и успех.
В последнее время мы с Мадам стали очень близки. Я делилась с ней всеми моими мыслями.
Я неискренне улыбнулась. Я боялась встретиться глазами с Бартом. Но я знала, что, когда будет опубликована моя книга, и все скелеты из шкафов Фоксворт Холла будут вытащены на всеобщее обозрение, то тогда уже никогда Малькольм Нил Фоксворт не сможет править моей жизнью.
Мои руки непроизвольно поднялись к шее, чтобы почувствовать на ней те самые жемчуга, которые всегда носила моя мать, но которые никогда — никогда не были моими. Зло расцветает только в темных зарослях лжи. Зло не выживет в ярком свете непредвзятой правды, хотя кому-то она может показаться и некрасивой, и невероятной.
Поежившись от воспоминаний, я подвинулась подальше от Барта к Крису, обнявшему меня за плечи. Я обняла его и почувствовала себя в безопасности и уютно. Теперь я могла прямо встретить взгляд Барта и улыбнуться; теперь я могла взять ручку Синди и попытаться протянуть руку Барту…
Но Барт отодвинулся, отказавшись присоединиться к нашей цепи, которую я всю жизнь выстраивала из своей семьи: один за всех, и все — за одного.
Теперь я больше не плачу и не кричу по ночам; мне больше не снятся кошмары, в которых нас всегда преследует бабка, пытаясь уличить в разврате, которого мы не совершали. Я хочу завершить свою повесть словами благодарности к создателю за то, что через все тернии чердака мы все-таки выжили — и несколько роз расцвели в своей благоуханной красоте. По меньшей мере — несколько, а это истинные розы и истинная красота.
Я бы хотела завершить повесть на этом. Но я не могу, потому что уже слишком стара и мудра для того, чтобы принять мишуру за золото…
Ищите же — и обрящете.
По какой-то причине я взглянула на него. Барт сидел в своем излюбленном темном углу, держа в руках любовно обернутый красной кожей альбом. Он молча читал, шевеля губами, вникая в слова, написанные своим прадедом, которого он никогда в жизни не видел.
Я содрогнулась: ведь я знала, что настоящий дневник Малькольма сгорел в том страшном огне. А книга, которую держал в руках Барт, была обернута дерматином — и каждая страница ее была бела и пуста.
Значит, дело не в этом.