Слабина Большевика
Шрифт:
Пока я ехал домой, меня не переставала гвоздить мысль: все это – детские шалости, забавного развлечения, на которое я рассчитывал, не получилось. Не переставала она гвоздить и дома, пока я вырезал самые мерзкие фотографии голых мужиков из журнала для мужчин, чтобы послать миленький коллаж Сонсолес в Министерство промышленности. Тоже невелика пакость. Надо было или как можно скорее брать быка за рога, или же оставить эту затею. Сказать по правде, брать за рога было лень, но скуку я ненавидел смертельно. После того как мне перевалило за тридцатник, стоит заскучать, я становлюсь агрессивным и еле сдерживаюсь, чтобы не биться головой о телевизор. Приходится сдерживаться, потому что голова мне нужна для работы, да и денег я зарабатываю не столько, чтобы покупать телевизоры каждый день.
Сам телевизор мне до лампочки, почти все, что там показывают, –
Я проснулся на рассвете весь в поту, сердце колотилось как сумасшедшее. Попробовал успокоиться и заснуть, но не тут-то было. Встал, выпил настой из альпийской липы. Стало немного лучше, но не совсем. Тогда я надел спортивный костюм и спустился к машине. Проехался немного по кольцевой М-30. На М-40 повороты лучше и скорость можно развить побольше, но беда в том, что она контролируется Гражданской гвардией. Не успеешь расслабиться, как сзади пристраивается мотоциклист, специально натренированный ловить таких метеоров, и тут же тебе вклеивают жуткий штраф, так что глаза на лоб лезут. М-30 патрулирует муниципальная полиция, и у них то ли нет хороших мотоциклистов, то ли они берегут их для парадов. Поэтому самое страшное, на что они способны, – это сфотографировать тебя и прислать штраф на дом. У меня дома скопилось уже сто семьдесят восемь таких штрафов от муниципальной полиции, все, как один, потерявшие силу, поскольку они вовремя не оформили посланные мною опротестования. Процедура такая простая, что на этом можно было бы сделать хороший бизнес. Разумеется, в один прекрасный день до них дойдет, они изменят закон, и придется покупать себе личную подвесную дорогу.
Устав жать на педаль, я выехал с кольцевой и поискал телефонную кабинку. Набрал номер Сонсолес. Шесть гудков, и после звучного щелчка, как будто тот, кто взял трубку, сразу же ее выронил, я услышал голос Армандо:
– Да? Кто это?
– Сонсолес, – прошептал я.
– Кто это?
– Сонсолес, – опять прошептал я.
– Иди в задницу, сукин сын. – И повесил трубку.
Я снова повторил операцию.
– Кто это, на хер, в конце концов? – снова Армандо.
– Сонсолес, – снова прошептал я.
Он повесил трубку. Я выждал десять минут и снова позвонил. На этот раз только два гудка.
– Кто ты, педик вонючий? – неповторимо прокаркала Сонсолес.
Я шумно засопел в трубку. Она молчала, пока я не перестал сопеть.
– Свинья. Думаешь, напугал? – захохотала она.
Она была права. Получалось довольно пошло. Я достал носовой платок, прикрыл им трубку. И заговорил гулким голосом:
– Привет, Сонсолес. Ты меня не знаешь, а я тебя вижу каждый день. Слежу за тобой уже не первую неделю.
– Понятно, и хочешь, чтобы мы встретились или чтобы я сказала тебе, ношу ли трусики.
– Я не из этих мужчин.
– Ах, так ты – мужчина?
– Более-менее.
– Так более или менее?
– Знаешь, чего я хочу, Сонсолес?
– Умираю от любопытства.
– Хочу вырвать твою печенку, зажарить и съесть. Твое сердце я брошу псу, а тело высушу, набью чучело и отдам на забаву своему орангутангу. А покуда я тут, дорогая, берегись, прикрывай спину.
– Я сейчас же позвоню в полицию. – Сонсолес уже не смеялась.
– И что им скажешь? Нечего тебе сказать. Звоню из автомата, кто я – ты не знаешь. Представляешь, сколько таких случаев за день они складывают в долгий ящик? И будут ждать, когда я тебе что-нибудь сделаю.
– Я тебя знаю.
– Не трудись понапрасну.
– Ты – шваль.
– А как же иначе. Мой орангутанг шлет тебе воздушный поцелуй. Он спит и видит, как позабавиться с тобой.
Я повесил трубку. На сегодня достаточно. Разумеется, мне самому было противно то, что я делал, но, надо сказать, это здорово помогло расслабиться. Было время, когда я почти не делал гнусностей и считал, что те, кто их делает, – грязные типы и, сделав пакость, ужасно мучаются и даже хотят покончить с собой. Однако же, сам став гнусняком, убедился, что, когда даешь выход дурным инстинктам, чувствуешь себя не виноватым, а опустошенным, а это – единственный способ для гнусняка успокоиться. Сделаешь пакость – и порядок. Худо, если останавливаешься на полдороге, вот тогда неймется, свербит, нету мочи.
В тот вечер, к примеру, я пришел домой, лег и спал как убитый. А когда проснулся, увидел, что вся подушка – в слюнях. Хотя Фрейд об этом ничего не написал, а попусту тратил время на спорные тонкие материи, сон в слюнях- непременно счастливый сон.
Вонючая контора, и вот что думает о ней ее жертва.
В современном мире, отчасти под влиянием присущих концу тысячелетия конвульсий, на рынке труда сосуществуют три четко выраженных касты.
Во-первых, процентов тридцать, а то и больше составляют те, кто служит давно и успел укорениться в головной конторе и потому обеспечивается особо. Головные конторы обычно более изобильны, чем может показаться и чем полагается знать тем, кто не пользуется их льготами. Благодаря усилиям влиятельных профсоюзных деятелей эта публика не совсем еще покинула золотую пору офигительных трудовых соглашений. Тогда еще существовали дополнительные оклады по случаю круглой даты служения данной конторе, в полдень заведено было уходить на сиесту, по утрам пить кофеек, а в сентябре выдавалось индивидуальное пособие, которого хватало снарядить в школу детишек, да еще оставалось на хорошую жрачку с выпивкой и сигарой. Разумеется, новая модель трудовых взаимоотношений начинает тревожить и их, однако требуется землетрясение, чтобы они забеспокоились всерьез, да и то скорее всего решат, что землетрясение сдвинет стулья только под временными служащими. Они знают: худшее, что с ними может случиться, – отвалят хороший куш, урезав жалованье у молодых служащих, и отправят по домам предаваться порокам. На так называемую досрочную пенсию. А пока, в ожидании, когда наступит срок или подойдет очередь, эти будды все восемь часов, полный рабочий день, развлекаются, зачеркивая крестиками дни в календаре или заполняя клеточки лотерейных карточек. Они регулярно подхватывают грипп (две недели), весеннюю аллергию (десять дней), летнюю простуду (восемь дней) и обязательно ломают лучевую кость в последний день летнего отпуска (двадцать дней). Каждые два года им вырезают какой-нибудь жировик (тридцать дней), и они ломают большую берцовую кость, катаясь на лыжах (два месяца). Но всего этого им кажется мало, и они никогда не упускают случая присоединить денек-другой к праздникам (мостик).
Если говорить всю правду, то среди тех, кто пользуется этой благословенной вседозволенностью, встречаются иногда идиоты, которые работают, поскольку имеют принципы или призвание. Ну конечно же все над ними смеются. У этого идиота, видите ли, принципы, которых ни у кого уже давным-давно нет (раз воруют министры, то с меня ничего не спрашивайте, заявляют сегодня девяносто пять процентов опрашиваемых). Эти, с принципами, особенно смешны (девяносто девять процентов опрашиваемых насмерть стоят на том, что принципы пусть спрашивают с отпетых сукиных детей, которые сосут прибыли). А потому позвольте в моем кратком анализе обойти вниманием этих, кого народная мудрость так безоговорочно презирает.
Четыре пятых из оставшихся семидесяти процентов составляют мудаки – временные служащие. Поймите правильно: я имею в виду не тех, у кого временный контракт, а тех, у кого контракт составлен в пользу работодателя, который может уволить их в любой момент. Истекший контракт постоянного служащего возобновляется тотчас же. Временный мудак – это тот, кто был нанят на работу после того, как контракты скурвились настолько, насколько могут скурвиться контракты: зверские условия для новеньких и крайне деликатные для работающих давно, а именно для будд. Мудаки-временные могут работать в любом секторе или отделе, а их профсоюзные представители, там, где они имеются, если и играют какую-то роль, то роль камикадзе. Другая особенность мудаков-временных – их средний возраст: он гораздо ниже среднего возраста будд. Но зато выглядят они гораздо хуже, поскольку им едва хватает денег на приличную одежду (разумеется, на лыжах они не катаются и летом никуда не ездят), а двенадцатичасовой рабочий день для здоровья гораздо более вреден, чем тихая восьмичасовая отсидка в конторе. Если какому-нибудь будде случится столкнуться в коридоре с мудаком-временным и он снизойдет до того, чтобы взглянуть на него, то с чувством глубокого удовлетворения убедится, что, невзирая на разницу в двадцать лет, мудак-временный гораздо менее загорел, уши у него торчком, а в волосах гораздо больше седины, которую ему к тому же некогда закрасить.