Сладкая жизнь
Шрифт:
— Да ладно, Генах, нормально все, — произнес, улыбаясь, чувствуя себя куда лучше. Слепо веря в то, что раз Генка ему говорит, что он может стать тем, кем хочет, значит, точно станет. Если выживет только. Ну а завалят — так не лохом помрет. Потому что раз Кореец к нему с уважением, значит, и другие понимают, кто он на самом деле, Андрей Семенов по кличке Леший. — Все нормалек…
— А что злишься, что Вовка ссучился, — это понятно. — Кореец, казалось, не слышал его, говоря о своем. — Я на зоне такое видел — там же все в стаи сбиваются, кучкуются компаниями, один сдохнешь на х…й. Вроде нормальная стая — а потом один или скрысятничает, или администрации стукнет на кого из своих. Один раз — я уж за смотрящего остался, семеру уже отмотал — двое пацанов кончили одного. Им сидеть-то осталось по году, а тут пацана из их компании отпетушили — молодой был пацан, только сел, нормальный такой, они его к себе взяли, потому что земляк. И тут молодой на больничку попал и не понравился гниде одной — был такой, понтов до хера, третий срок, его послушать, так чуть не вор, а на деле мерзота натуральная. Озлобился, когда вор, Старый, откинулся и меня за себя оставил, — думал, его оставят, хотя я в отрицаловке был, а этот с кумом вась-вась. Ну короче, мерзота эта с пацаном на больничке вместе оказалась — ну и развел пацана на картишки, вроде на интерес, а потом бабки требовать стал. Пацан возбух, забыл, что один там, без своих, — а он его отпетушил в сортире. Ну опустил, короче, — нормального пацана, которому теперь с петухами остаток срока жить.
А кореша его узнали и ко мне — вроде свой был, и пусть петух теперь, руки не подашь, но надо мерзоте платить-то. Ну и, короче, заточку ему вогнали через пару дней. В зоне шум, ищут, кто сделал, — ну и ко мне. А я чего — я вам помогать не нанялся, не знаю ни х…я. Ну меня в шизо, и вроде не ищут уже, как найдешь. А потом пацанов берут — оказалось, тот самый, за кого они встали, на них и стуканул. Прикинь — они мерзоту завалили за то, что его пидором сделали, а он их сдал. И вместо того чтобы через год откинуться, каждому надбавили еще лет по восемь. Прикинь?
Генкино лицо снова стало жестким, самурайским таким, каменным — Вадюха еще говорил, что если бы у Генки кликухи не было, надо было бы его Самураем назвать, один в один.
— Так что поспрашиваем с Каратиста — и за Учителя, и за банк, и за то, что с Трубой скорешился. Я те в натуре говорю — если бы ты ему стрелку забил, там бы тебя и вальнули, приехали бы от Трубы и вальнули бы. Поспрашиваем, короче, — пусть корешам старым расскажет, как падлой стал…
Больше они об этом не говорили. Он только отзвонил Вороне, сказал, что решат с Каратистом, — и банкиру отзвонил, не волнуйся, мол, все о'кей. Генку спрашивал — тишина. Не гони, Андрюха, сказал сделаем — значит, сделаем. И считай, почти неделя прошла, со второго января до восьмого. А сегодня вечером Кореец прокатиться предложил — то сам никуда не выпускал, а тут «давай прокатимся». Вышли, отъехали чуть от дома — раньше казалось, место ничего, Строгино, а тут увидел, что дыра жуткая, поля кругом, расстояние между домами такое, что в центре бы еще десяток домов стоял, — и тормознули. И охрана за ними.
Кореец сказал, сейчас еще пацаны подъедут, которых послал по делу, — покури пока, Андрюха, — и минут через пятнадцать джип перед ними притормозил и трое вылезли и к ним пошли. Он не всматривался — че смотреть, их тут столько у Корейца, что уже на одно лицо стали, — а когда они сели, оглянулся. Жутко изумившись, увидев между двумя Генкиными людьми Каратиста. И до сих пор еще удивляясь, когда они еще проехали немного, остановившись неподалеку от воды.
— Давно прилетел, Генах? — Голос Каратиста ровным был, спокойным, без вызова, с которым в последние разы говорил с Андреем, с котором бросил ему, сев в джип: «Ну здоров, что ли, Леший». — Ты б позвонил — пообедали бы где. А то чего за дела — подъезжаю к дому, пацанов отпускаю, а в подъезде ствол к башке. Ты б позвонил — я б и так подъехал, не виделись-то сколько. А ты народ посылаешь — да еще таких, которые разговаривать вежливо не умеют…
Кореец все молчал. И ему показалось, что он намеренно это делает — он так молчал, когда они к Хохлу вошли через несколько часов после того, как в Ольгу стреляли. Хохол не просек ничего — ну откуда ему знать, что разговоры его слушают. Вы чего, мол, позвонить бы могли, не ждал, да и поздновато. А потом по соточке предложил — за праздник. А Генка ему сказал что-то вроде того, что ненадолго — за ним заехали, чтобы прокатиться куда-нибудь вместе. А тот все не просекает, обалдел даже — куда ехать, ночь уже, пьяный, что ль, Генаха. И тут увидел, как охрану его в дом вталкивают, уже без стволов. И понтоваться начал.
А Генка молча в комнату прошел — запомнилось, что там ковер был почти белый, а Кореец по нему в тяжеленных ботинках, мокрых, грязных, — и в кресло сел. Не хочешь, мол, можем не ехать никуда — можешь тут рассказать, кому Вадюху заказывал и Ольгу тоже, в курсах мы, телефон тебя, крыса, подвел. И долго еще молчал — а он, Андрей, стоял обалдевший рядом с Серегой Каскадером и пацанами Генкиными, слушал, понимая, что Генка прав, но в это не веря. И Генка еще спросил, помолчав, — бабки, да, братан? И снова тишина была — и Хохол ломался у них на глазах, не выдерживая этой тишины. И взгляд от Генкиного отвел. И вроде ответил даже шепотом — «бабки», — а может, показалось…
— Да ладно, Вовка, какие обиды, свои же, — произнес Кореец после паузы. — Телефона у меня твоего нет, а Андрюха не дает, в обиде на тебя. Ну и пришлось пацанов вот попросить, чтобы нашли тебя. Долго искали — вот и перестарались слегка. Так что ты без обид — между корешами какие обиды…
— Да я ничего, — откликнулся Каратист. — Могли бы сказать просто, а то «дернешься — завалим». И под стволами и везли сюда — а могли б сказать. Я-то уж думал — кранты, решил кто счеты свести, все гадал по дороге, у кого зуб на меня и че сразу не шмальнули. Слышь, Генах, че здесь сидеть, может, кабак есть тут где, с меня стол. Слышь?
— Да слышу. — Кореец по-прежнему не смотрел на него, глядя вперед, перед собой. — Можно и в кабак. Че, мысль — да, Андрюха?
Он кивнул механически — все еще не отойдя от появления Каратиста, думая о том, что Кореец ведь ни слова не говорил, а его волки пасли Вовку. И адрес вычислили, и пасли не один день, видать, ждали, пока он без братвы своей окажется в подходящем месте, — а Кореец об этом ни слова. И еще думая, на хера Генка его сюда притащил, если молчит сейчас, не говорит ему ничего, да еще и в кабак собирается с ним ехать. Он все ждал, когда Генка начнет выяснять, на хера Каратист такие дела творит, — а он сидит и на него не смотрит. Словно сам не знает, зачем посылал за ним людей и о чем говорить. И, достав из кармана сигару — последнюю, между прочим, надо бы купить еще, не то Кореец тут реквизировал у него пару штук, а весь запас-то был всего ничего, — откусил кончик, ощущая во рту кусочки табака, сплевывая их в открываемое окно.
— Бля, Леший, кончай дымить! — В голосе Каратиста были командные нотки, и он едва не сказал ему, что не х…й тут понтоваться, но не стал, все же тот под стволами сидел. — Слышь, кончай!
— Красавец, Вовка, — бережешь здоровье! — восхитился Кореец. — Я Андрюхе тут и говорю — ну че ты все вискарь жрешь да куришь, вон с Вовки пример бери, он раньше и не поддавал, и не курил, все в зале ошивался, и сейчас небось такой же. Ты, говорю, Андрюха, больным хочешь жить — а Вовка вон хочет помереть здоровым. Точно, Вовк?
Он ясно уловил то, что хотел сказать Кореец, а вот Каратист, кажется, не понял.
— Ну че, Генах, давай в кабак. И вообще херово у меня со временем — у сына день рождения, я ж чего дома так рано появился. Ну раз такое дело, то ладно — попозже приеду, не каждый день такие встречи.
— Это уж точно, — философски констатировал Кореец. — Это точно. Да, Вовк, сыну-то сколько? Двенадцать? Мужик, считай, небось спортсмен, как ты? Хорошее дело… Да, а че там с банком нашим у тебя? А то мне говорят — кончилась ваша доля, мистер Кан, тут господин Саенко, который Каратист, банк к рукам прибрал. Ну я и обалдел — с голоду ведь сдохну…