Сладкая жизнь
Шрифт:
В общем, хорошо, что сам не дозвонился. Когда Корейцу рассказал обо всем, после встречи с Голубем вернувшись, и начал от него набирать, тот молча телефон из рук вынул. А потом пихать стал — не хера, мол, людей было к нему посылать, не посоветовавшись, и сейчас звонить не хера. Начал объяснять ему, что Крючка к Каратисту направил еще до того, как Генке всю ситуацию рассказал, — намекая, что вроде и не за что пихать, — но тот не успокаивался:
— Бля, ты как пацан, Андрюха. С Германом этим лажанулся — чуть не приняли, а теперь на тебя вообще повесили и поди докажи, что не ты его. С Трубой лажанулся — неужто верил, что он сам приедет, да еще без охраны? И тут на рожон лезешь — ну скажет тебе Каратист, чтоб приезжал, и что, поедешь? Опять пацанов подставлять, опять самому светиться? Ты вроде не дурак, Андрюха, а продумать до конца ничего не можешь. Ты как телка — эмоции прут, сначала сделаешь, потом подумаешь…
Он на него обиделся, конечно, хотя Генка был прав. Он сам ничего на эмоциях не делал — разве что Магу они вместе на тот свет отправили, но тогда оправданны были любые эмоции. А так хитрый, даром Кореец, — все просчитает, все продумает, только тогда шаг сделает. Его на минное поле пусти, он бы прошел без проблем — но все равно обидно было.
— За телку-то и ответить можно, — сорвался, не удержавшись. — Тут, бля, кругом жопа валит — мусора, Труба и этот еще, сука. И че мне, сидеть и ждать, пока он банк под себя возьмет, чтоб все узнали и остальное отобрали? У меня с банка, чтоб ты знал, почти пол-лимона баксов в месяц капает — из них половина тебе, на счет твой греческий. Че, лишние у тебя три лимона в год? У меня не лишние. А где я, по-твоему, бабки тебе обналичивал, когда ты прилетел, — думаешь, через сберкассу такие суммы снимают? Да и не в лавэшках дело — в принципе. Близкий же был, сука, — и тут такое творит…
Кореец смотрел на него долго, не говоря ничего.
— Ты остынь, Андрюха, — посоветовал спокойно через какое-то время. — Ну скурвился — так разберемся. Я сказал, решим с ним вопрос, — значит, решим. Ты на рожон не лезь — все решим. Если бы мне раньше сказал за него — давно бы решили, а ты ж молчал. Ты мне че сказал, когда я тебя в Штатах еще спрашивал? Ну отошли немного пацаны, но все в порядке, рядом, близкие, если что, друг за друга встанем. Ты б мне не лепил тогда, все б давно решили. Ты думал, я тебе пихать начну за то, что Вадюхину команду развалил, что зря тебя оставил, что не тянешь, — вот и молчал. Так?
Он промолчал — а чего было отвечать? Посидел немного и в другую комнату ушел — все равно пацаны, что в ней спят, уехали, Кореец их послал куда-то — и махнул стакан. Нюхнуть бы — пить все же не очень любил, кокс получше, — но не было кокса, кончился, пока у Таньки валялся, надо бы сделать запас. Так что махнул стакан, потом другой — понимая, что все равно ехать некуда, да и не отпустит Кореец, придется целый день торчать здесь, не зная, что происходит, слыша от Корейца, что работа идет, о'кей все, — и на койку завалился. Вспоминая, как все было тогда, до Вадюхиной смерти, — да и после, до Генкиного отъезда.
Было чего вспоминать — команда была такая, что е…нешься. Своих человек двести пятьдесят, и только свистни, еще полтысячи за пару часов соберешь. При Вадюхе вообще жизнь была мирная — никто ни с кем не воевал в Москве, ну если по мелочи. А с командой Ланского даже из-за серьезного дела связываться не стали бы — тем более завязки были со всеми, и не только в Москве, в других городах, Вадюха мог бы пару тысяч человек набрать за пару дней, возникни нужда. В общем, в авторитете был большом — мог бы и вором стать, если бы захотел, но ему не надо это было.
А скажешь кому, что с Интуристом работаешь, сразу с уважением смотрели. У него вышла как-то х…йня — поехал с телкой в кабак, а там к ней лох какой-то прицепился, словно не видел, что не одна. Ну он ему в рыло, а их толпа. Тоже от братвы, сразу видно, и датые все, могли бы затоптать, тем более он без ствола, без ничего. Не испугался, конечно, и, когда на улицу вышли и они обступили его, сказал твердо, что не прав ваш пацан, а если есть вопросы, можем стрелку на завтра забить. Ну трезвый один среди них оказался — ты чей, мол, братан? А он — от Интуриста я. И че — притихли, извинились даже за своего. Вот так…
Да, было время. Вадюха главный, Хохол по бизнесу зам, у Корейца зондеркоманда из беспредельщиков, готовых кого хочешь напрячь и вопросы с кем угодно порешать. И бригадиры — он, Каратист, Учитель, Моня, Рэкс, десантник бывший, афганец, на тачке потом разбился. И Корейцевы — Памятник, Немец, еще там были люди. У каждого своя бригада, свои дела, свое направление — свое место, от которого кормились и в командный общак отстегивали. Созванивались постоянно, пересекались — он с Генкой каждый день был на связи, и с Каратистом тоже, кстати. Один раз вместе на разборку ездили — с черными за рынок оптовый перетереть — и долбили их вместе, когда те за ножи похватались. И тренировались тоже вместе, был общий зальчик. А уж день рождения у кого — всегда кабак на всех, и Вадюха приезжал, и Хохол с Генкой. Ну в натуре, семья — как у итальяшек в Штатах, клан натуральный.
А главного не стало, а потом Генка уехал — и понеслось. И чего говорить себе, что так часто бывает — вон в девяносто четвертом Иваныча взорвали, Сильвестра, так то же самое, свои своих шмаляют, а в лучшем случае отходят со своими бригадами и денежными местами, мое, мол, не трогай. Да, так бывает — но не легче от этого.
Он даже не заметил, как Кореец зашел, — в задумчивость впал. Был бы кокс, он бы такую вспышку дал, что если бы и думал сейчас о чем, так о том, что Генка решит с Каратистом, и все остальное решит, и когда он вернется обратно в Москву — улетать все равно придется, это очевидно было, — то все будет почти так, как Генка ему оставлял. А авторитет у него, Андрея, будет такой, что выше только вор. И что тогда до цели — стать таким, как Вадюха был, — совсем немного останется. Но кокса не было — и потому вспоминал только, невесело улыбаясь своим мыслям. И очнулся, только когда Кореец подтащил к дивану стул, садясь рядом.
— Ты слышь, Андрюх. — Непроницаемое, бесстрастное Генкино лицо сейчас показалось ему немного другим. Смягчившимся каким-то — словно принятое Андреем виски его чуть размыло. — Ты в голову не бери — ну че я тебе сказал. Ты пацан нормальный — порешь косяки, но по жизни нормальный, наш. Я те че сказать хотел — я ж сам не прав, что на тебя все кинул тогда, когда в Штаты свалил, тут х…й удержишь, что я тебе оставил. Ну не тянул ты тогда — сейчас потянешь. Закончим дело — потянешь. Если вывод сделаешь. Ты учись, пока я жив, Андрюха, — а я еще поживу. Бля буду, поживу…
Генка сидел и смотрел на Андрея — точнее, куда-то сквозь, задумавшись тоже, после того как выдал такую непривычную для себя тираду. Которая так помогла сейчас, подняла сразу, заставив подумать с благодарностью, что ближе Генки у него все-таки нет никого. Что мудак он был, что расспрашивал Корейца про эти пятьдесят лимонов и озлобился за то, что тот не поделился и подставил его даже. И мудак был, когда говорил себе в какой-то момент, что прав Труба, что он за Генку встал, хотя в доле не стоял, и рискует сейчас ни за х…й. Потому что видно же теперь, что Генка мог и без него обойтись — как обходится сейчас, найдя других людей, — но хотел отплатить за Яшку вместе с ним, потому что верил ему, Андрею, и тоже самым близким его считал.