Сладкая жизнь
Шрифт:
Да и Сергеевы костюмы, когда-то казавшиеся даже модными, сейчас производили впечатление дешевых и невзрачных. Нет, конечно, речь не о том, чтобы одеваться, как Андрей, — она ведь сама купила себе новое платье не за бешеные деньги, но красивое. А скажи она Сергею, что имеет смысл купить новый костюм — он все-таки общается с разными людьми, — так он обидится.
Господи, какая же она дура! Могла бы тогда, в Новый год, согласиться на предложение Андрея и поехать с ним куда-нибудь, вместо того чтобы стоять полдня у плиты, зная, что муж посидит за столом час и уйдет к себе. Могла бы по Лондону сейчас гулять, между прочим, — запросто! А она все твердит себе и окружающим про семью — имея в виду мужа, естественно, потому что ту же Светку всегда можно пристроить. «У меня семья», «Я замужем», «Я никогда не изменяю мужу» — в таком роде.
Ольга хмыкала
А она — она же верная жена. Она его оттолкнула просто, только и всего. А потом удивлялась, почему он, сидя с ней в последний раз в ресторане, вдруг впервые сам сказал, что ему пора. Потому что понял, что она была серьезной тогда — про то, что все кончено, — и достаточно воспитан, чтобы сдержать слово. Да он сам рассмеялся, когда спросил, нравится ли ей заниматься сексом в машине, — он шутил, пытаясь развеять как-то ту напряженность, что повисла в джипе.
Но ведь понятно, что в каждой шутке есть доля правды. И ответь она, что предпочитает делать это в постели, — а если бы добавила, что иногда и в кресле, потому что в ту ночь это было именно в кресле сначала, — он бы точно сделал ей нескромное предложение. Ей это не нужно было, ну конечно, не нужно — но она бы убедилась заново, что он неравнодушен к ней, что она привлекательна, и сексуальна, и молода, а если верить ему, то даже красива.
А она — она терзалась еще, что изменила мужу. Который сам толкнул ее на эту измену — своим равнодушием, невнимательностью. Который в отличие от чужих мужчин даже не хочет от нее ничего — потому что для него важнее всего его работа. Да он, кажется, уже и женщину в ней не видит — и не прояви она инициативу в конце декабря, после очень-очень долгого перерыва, так бы и не было ничего. Вот прошло же полтора месяца с той ночи — и так ничего и не происходит. Но она, дура, терзалась — и когда он приехал из командировки, такую встречу ему устроила! Чувствовала вину за старый Новый год — такой стол накрыла, такой внимательной была, раз двадцать сказала, что скучала, искренне притом. А он поел чуть-чуть молча — и спать.
Она встала и подошла к окну — в который раз за последнюю неделю глядя вниз, на идущую вдоль дома дорожку. На которой не было того, что она думала увидеть. Сейчас она могла сказать себе честно — что, выглядывая в окно, она высматривала его. И до Нового года, и после, и даже после того, что произошло у него дома восьмого января. И потом, все две недели, что он пропадал после старого Нового года. И сейчас тоже она высматривала его. Зная, что его не будет — он появлялся только по будням, — но тем не менее. Потому что, высматривая его, она хотела, чтобы он появился. Потому что он ей нравится — и тем, что другой, и тем, какой он, и тем, как относится к ней.
Конечно, она знала, что не увидит его сейчас, и знала, что, даже появись он, ей бы было только хуже, потому что она не смогла бы к нему выйти. Но знала также, что хотела бы увидеть его завтра — и если он появится и предложит ей куда-нибудь сходить, она пойдет. Обязательно пойдет — если он появится. Хотя с каждым днем в это верилось все меньше…
— Генах, ты?
Такое ощущение было, что Каратист не верит своим глазам — поэтому так всматривается в Генку, будто никак не может его узнать. Вообще темно было в машине — но скорее не в этом было дело, просто не хотел Каратист его узнавать. Андрея он по крайней мере узнал — он, правда, сам к нему обернулся, когда Каратист оказался в джипе, да и виделись недавно, второго января, — а вот Генку никак.
Кореец молчал, сидел как сидел, даже не повернул головы, когда Каратист сел на заднее сиденье. И вроде даже не смотрел на него в зеркало — ни когда тронул джип с места, ни по дороге неизвестно куда.
— Ты, Генах?
— Да я, я, — откликнулся Кореец лениво. — Ну память у тебя, Вовка, — два года не виделись, а ты уж меня и забыл…
— Ну даешь! — выдохнул Каратист с облегчением. — Ну и шутки у тебя, Генах. Я уж подумал…
— Может, и правильно подумал, — так же лениво бросил Кореец. — А может, и нет. Посмотрим, Вовка, перетрем сейчас и посмотрим. Да, а ты о чем думал-то? Так, любопытствую, чтоб в курсах быть, — а то я сделаю чего, а окажется, что ты о другом думал. Нехорошо ж выйдет — мы ж кореша как-никак…
И снова замолчал, намеренно затягивая паузу, затормозив минут через пятнадцать, припарковавшись за каким-то домом, с которого хорошо виден был ведущий из Строгино к центру мост. И сидел, глядя вперед, может, на видную сквозь голые деревья черную воду.
— Мы ж кореша как-никак, точно, Вовка? Или — были кореша?
Он тоже молчал, Андрей. Потому что уж никак не ждал увидеть Каратиста — тем более в джипе Корейца. Один на один встретиться хотел бы — но вот так…
Тридцать первого января он Генке обо всем рассказал — тридцать первого вечером, уже после того как днем, еще до встречи с Аллой, дал команду Голубю, чтобы отправил к Каратисту Крючка с пацанами. Чтоб сказали, что в падлу тянуть на его банк — кореша все ж. Пусть и не в одной команде уже, но не враги ведь. Чтоб объяснили нормально, что Андрей сам подъехать не может, но просил передать, что не надо так решать вопросы между своими. Не прав банкир — разберемся. Но пытаться банк под себя забрать — это лишнее.
В общем, нормально проинструктировал — чтоб поговорили вежливо, объяснили все, сказали, что Андрей сам Вовке позвонит. А вышло — херово вышло. Каратиста Крючок нашел — а тот вместо того, чтоб в этот же день в кабаке встречу назначить, на стоянке у «Олимпийского» им забил на завтра. Ведь знает же Крючка, да и тот сказал от кого — а он место назначает, словно не встреча это нормальная, как положено между близкими, а стрелка, на которую с волынами ехать надо.
Но ведь даже в голову не приходило, что так выйдет. А оказалось, что приехал Крючок и трое с ним — а там толпа, человек двадцать, наверное. И разговор в таком тоне, что, мол, много на себя берете, пацаны, солидным людям встречи назначаете, а сами-то кто? Крючок и начал, что от Лешего, мол, тот узнал, что херня с банком, просил передать, что не надо так, — а Вовка его оборвал. Леший, мол, ваш — покойник, слухи ходят, что кончат его не сегодня-завтра, так что не лезьте, пацаны, куда не надо, чтоб не пожалеть. Хотите, к себе возьму — вы вроде надежные люди, — а за этого говорить не надо. Да и никто, мол, против меня Леший — я его насчет банка предупреждал на Вадюхиных поминках, а он не понял, еще угрожать пытался, тосты всякие произносил со смыслом. Трогать я его не буду — близкий все же, хоть и бывший, да и без меня есть кому его тронуть, — а с банком вопрос решен, под себя беру. Попробуете помешать — отшмаляю всех.
Каскадер, говорят, встрять пробовал — он хоть с Вовкой давно, но человек вроде остался нормальный. Помягче начал — мол, передайте Андрею, что банкир сам не прав, против Лешего лично мы ничего, он свой, — но Каратист его прервал. Мол, идите на три буквы, пацаны, кто еще мне от вас встречу назначит, разговор другой выйдет. А сейчас идите — и покойнику своему передайте, что на поминки приду, так и быть. И венок от банка гарантирую.
А Крючка заело — гордый пацан, а тут с ним так. Да и за старшего своего обиделся. Ну и брякнул — в падлу, мол, наезжать на чужой бизнес, когда у хозяина проблемы. Вот кончатся проблемы, можно порешать — а так в падлу. Ну Каратист ему и засадил плюху — тренируется же, сволочь, до сих пор, постарше Андрея на пару лет, а в такой форме, что обалдеешь. Ногой в голову — и на глушняк, нокаут. И добить уже хотел, но Серега Каскадер в него вцепился, удержал. Каратист вроде озлобился на него, а пацанам Крючка сказал — радуйтесь, что не убил, за такие слова кончить бы мог. Вот такая вот встреча получилась.
Он когда услышал — Голубь рассказал, когда заехал к нему наутро, — взбесился просто, начал Каратисту набирать, чуть кнопки в телефон не вдавил. Но у того не соединял мобильный, и хорошо, что не дозвонился, — наговорил бы херни всякой, забил бы стрелку, и ничего бы хорошего из этого не вышло. Потому что тот мог людей Трубы на встречу привезти, чтобы за него дело сделали, а мог и сам чего устроить. А он Генке слово дал, что никаких дел сам делать не будет, потому что натворил уже, хватит, — когда Кореец согласился, что с Трубой вместе решать будут, слово с него и взял. Без меня, мол, никого никуда не посылать — и чтоб здесь остался, в Строгино, места хватит, и никуда ни шагу. Даже когда к Голубю поехал, Кореец ему людей дал, чтоб сопровождали, — боялся, что завалят или что заметят и пасти начнут, а он их сюда приведет.