Сладких снов

Anders Roslund

SOVSAGOTT

Copyright © 2019 by Anders Roslund

И кружится голова.

Боже, как кружится…

Но он старается сидеть спокойно, как и всегда.

Делает глубокий вдох. Прикрывает глаза. Ждет, когда мир вокруг перестанет вращаться, как карусель.

Он тянется к цветам, которые очень любит.

«Злак любви» [1] – так они называются. Они появляются здесь каждый год в конце лета – такие высокие и крепкие. Эверт Гренс собирает опавшие листья, забывая о боли в бедре, и смачивает из лейки бутоны, которым только предстоит стать розовыми соцветиями. Медленно проводит рукой по белому кресту – теперь это все, что он может для нее сделать. Кончики пальцев следуют по рельефным буквам ее имени на простой медной табличке. Она была его единственной земной привязанностью, как и он ее.

Мне тебя не хватает.

Восточный участок Северного кладбища – как долго он не решался сюда прийти. Парковал машину у открытых ворот и медленно бродил по петляющим гравийным дорожкам, словно ластиком подтирая на ходу следы граблей. В окружении мемориальных рощ и могильных памятников, будто специально поднявшихся из земли, чтобы посмотреть на него. И каждый раз отступал, поддавшись давлению в груди и тяжести в ногах, и возвращался к машине, городу, отделению полиции и кабинету с вельветовым диваном, с такими уютными и потертыми подушками. Пока наконец не понял: то, чего он так боялся, случилось. И теперь ему остается только идти вперед, ускоряя шаг и убегая от страха, который, если догонит, непременно возьмет верх.

Я скучаю по тебе все меньше и меньше.

Эверт Гренс повесил пустую лейку на крюк в уголке для садового инвентаря и уже собирался вернуть на место грабли, когда головокружение вернулось. Словно разрушительная волна захлестнула тело, и Гренс не упал лицом вперед только потому, что успел ухватиться за деревянную планку. Такие приступы случались все чаще, раз от разу сильнее. Будь Анни жива, непременно положила бы его в больницу королевы Софии. Но сам Гренс по возможности избегал общения с людьми в белых халатах.

Обычно он просто стоял и ждал, когда волна уляжется. Если же этого не происходило и беспокойство в теле сохранялось, он садился на парковую скамью, которую со временем стал считать своей. Любовался зеленой лужайкой, которую какой-то бюрократ окрестил квадратом 19В, № 603. Гренсу понадобилось несколько лет, чтобы преодолеть эти два километра – от дома на шумной Свеавеген до тихих, ухоженных участков земли вдоль ведущей к церкви дорожки в Сольне. Где лежала она, среди тридцати тысяч прочих захоронений, достаточно обособленно, чтобы никто не тревожил ее покой, и в то же время не настолько, чтобы чувствовать себя одинокой.

Августовский ветерок ласкал его щеки, на которых, по сравнению с прошлым визитом, прибавилось морщин, и играл в волосах, заметно за это время поредевших. Он навевал покой – и в душе тоже. Головокружение, во всяком случае, прошло.

Но в этот момент под ногами Гренса будто задрожала земля. И не только земля – все вокруг заходило ходуном. Гренс испуганно огляделся – нет, не земля, всего лишь скамейка, которую он не привык делить ни с кем.

Сегодня на ней сидела женщина, всего в каком-нибудь полуметре от него.

Женщина на его скамейке, совсем рядом.

И она молчала, не обращая на Гренса никакого внимания.

Он осторожно скосил глаза. На вид его ровесница, с короткими черными волосами и глазами, какие обычно не отводят ни от смертельной угрозы, ни от собственного позора. Она напомнила Гренсу Марианну Херманссон, одну из немногих коллег, которым он доверял. Когда-то Гренс лично поспособствовал тому, чтобы Херманссон взяли на работу в полицию, отодвинув многих более квалифицированных соискателей. И она оставалась его ближайшим другом, пока однажды, по завершении одного расследования, не подала заявление о переводе в другое подразделение, потому что и ее терпение оказалось небеспредельным. И Гренс не винил Херманссон, потому что и сам не всегда находил в себе силы с собой справиться. С тех пор они не виделись. Возможно, поэтому он иногда узнавал ее в других людях.

Прошло немало времени, прежде чем незнакомка заговорила:

– Кого вы здесь навещаете?

Взгляд все так же устремлен вперед, в одну точку.

– Я полагаю, вы пришли сюда именно за этим?

Гренс не отвечал.

– Простите, вы ведь, наверное, хотите побыть в тишине, – испуганно продолжала женщина. – Я не подумала об этом. Просто мне никогда еще не приходилось делить с кем-нибудь эту скамейку… мою скамейку.

И тут Гренс не выдержал:

– Вашу?

Женщина улыбнулась.

– Нет, конечно… не в этом смысле. Просто я привыкла быть здесь одна. В этой части кладбища людей обычно немного.

Некоторое время они сидели молча. Она все так же смотрела прямо перед собой, Гренс тоже. И вокруг стояла такая же полная тишина.

– Жену, – Гренс кивнул на белый крест в паре метров от скамейки. – Ее звали Анни, и мне показалось…

– Что? – нетерпеливо перебила его незнакомка.

– …что вы немного на нее похожи.

– Похожа?

– Я всего лишь имел в виду… В общем, это ее я здесь навещаю. Я пришел к Анни.

Женщина кивнула, но не с сожалением, которое казалось бессмысленным в этих владениях смерти. Скорее в знак того, что поняла его и приняла объяснение как вполне разумное.

– Давно? – спросила она. – Я имела в виду, когда умерла ваша жена?

– Здесь все зависит от того, что под этим понимать.

– То есть?

– Она… в общем, несчастный случай на работе. Тридцать пять лет назад ее голову переехала машина. За рулем сидел я, и это моя вина. Анни потеряла связь с внешним миром, но не со мной. Многие считают, что она умерла уже тогда. Но если вы спрашиваете о смерти с медицинской точки зрения, то это произошло спустя десять лет.

– А для вас?

– Еще несколькими годами позже. Но теперь я знаю, что Анни мертва. Что ее больше нет для всех остальных… не для меня.

Сколько раз он здесь бывал – и по утрам, и вечером, и в полдень, – и никто не приближался к Гренсу возле могилы Анни. До сих пор люди не решались прервать его молчаливые размышления на парковой скамье, и Гренс видел за этим уважение к его одиночеству. Но и то, что сделала эта женщина, не ощущалось как нечто навязчивое или бестактное. Всего лишь как непривычное.