Сладкий перец, горький мед

Туринская Татьяна

Лешка, истомившийся от собственной нерешительности, вдруг разозлился:

— Между прочим, у меня имя есть. Что ты заладила: "Патыч", да "Патыч", как собачку какую… Я Алексей, между прочим…

— Ах, Алексей… Ну, прости Алексей, учту на будущее. Итак, Алексей, как Вас по батюшке? Слушаю внимательнейшим образом. Какая такая нужда занесла Вас в наши края? За какой, так сказать, надобностью?..

Патыч разозлился еще больше, теперь уж на себя. Черт его дернул за язык! Все пошло не так, все через задницу. Столько лет ждал этого дня, а тут — на тебе, растерялся, как первоклассник! А Танины прекрасные глаза откровенно насмехаются над Лешкой, смотрят на него, как на просителя какого…

Красный от злости и досады, с проступившими на гладковыбритом лице капельками испарины, он выпалил совсем не так, и не совсем то, что готовился сказать. В любом случае, даже если текст его выступления и не далеко ушел от домашней заготовки, то тон, которым это было произнесено, сложно было принять за должный и почтительный:

— Пантелеич я, Алексей Пантелеич. И не надо мне от тебя ничего, не просителем пришел… Пришел сказать, что уже пять лет мы с тобой знакомы, поздравить пришел со своеобразным юбилеем. И…, - замялся ненадолго, не зная, как продолжить, ведь не так гладко и красиво получалось, как репетировал дома перед зеркалом. И чего его понесло, чего разорался? Дурак! — И хватит уже, пять лет я за тобой, как хвостик бегаю. Жениться пришел!

Поперхнулся от собственной наглости и быстренько поправился:

— То есть я делаю тебе официальное предложение. Тебе уже восемнадцать, я уже не бандит, рабочий человек, зарабатываю прилично. Я ждал тебя три года, а теперь давай жениться. Вот.

И замолчал. От дурацкой тирады было стыдно, тугой крахмальный воротничок парадной рубашки нещадно давил на шею, и Лешка, не в силах расстегнуть негнущимися пальцами маленькую пуговку, рванул ворот так, что пуговка отскочила вместе с кусочком ткани.

За столом повисла тягостная тишина. Патыч молчал, не поднимая глаз на прекрасную хозяйку. Таня тоже не смотрела на гостя — не слишком-то привлекательно он выглядел в эту минуту: пунцовый, потный, готовый лопнуть не то от стыда, не то от гнева. Пауза затягивалась.

Когда молчать дальше стало уже попросту неприлично, Таня сказала:

— Действительно, не просить пришел — требовать…

Патыч по-прежнему отмалчивался. Да и что говорить? — по Таниному голосу понял, что ничего хорошего не услышит.

Не дождавшись реплики гостя, Тане пришлось продолжить:

— Пять лет, говоришь, хвостиком бегал? Три года ждал? А скажи-ка мне, Алексей Пантелеич, обещала ли я тебе что-нибудь? Поощряла ли твои ухаживания? Нет уж, дорогой, ты не отмалчивайся, ты мне ответь: поощряла или нет?

Несколько мгновений подождала ответа. Вновь не дождалась:

— Молчишь? Нечего сказать? А это потому, что я никогда ничего тебе не обещала. Я все эти пять лет твердила тебе: "Не теряй время". Было такое? Или я что-то путаю? Хватит молчать! Смотри на меня! Леша!!!

Глас вопиющего в пустыне.

— Я не могу вести диалог одна, — и, вконец разочарованная, Таня развернулась и вышла из кухни.

Посидела несколько минут в гостиной, ожидая, что гость присоединиться к ней и им все-таки удастся поговорить по-человечески. К разговору о браке Таня не была готова. Она была уверена, что Патыч давно поставил крест на их совместном будущем, понял, что они могут быть только друзьями. Однако нет, не понял. А жаль… Таня привыкла к нему, как к чему-то постоянному. Нет, не любила его, но по-своему была к нему привязана. Наверное, это был лишь отголосок любви возможной, но не состоявшейся. Но так или иначе, а терять Патыча насовсем не входило в Танины планы. Как, впрочем, и брак с ним.

Посидела еще несколько минут, все ждала. Ожидание быстро наскучило и она включила телевизор. Пощелкав кнопками, остановила выбор на "Собаке на сене". Ухмыльнулась про себя: "А не я ль та самая собака на сене?" Когда герой Караченцова в кадре затянул "Судьба

ласкает молодых и рьяных", в дверях, наконец, появился Патыч. Таня словно и не заметила его появления, продолжала с наигранным интересом следить за конкуренцией молодого и старого претендентов на руку очаровательной Дианы.

Постояв немного в дверях и не удостоившись внимания негостеприимной хозяйки, Леша прошел в гостиную и присел на диван рядом с Татьяной. А та, словно дитя малое, игралась в обиженную и по-прежнему не обращала внимания на влюбленного гостя.

Лешка положил руку на Танину ладошку:

— Прости…

Та отмалчивалась.

— Я дурак. Я полный идиот. Завелся на ровном месте. Прости? — а сам наклонился, пытаясь заглянуть в ее глаза.

Таня отвернулась, так и не сказав ни слова. Патыч обнял ее, притянул к себе и нежно поцеловал в губы. Та сначала поддалась на ласку, ответила было на поцелуй, но когда он стал затягиваться, из обычного будничного плавно перейдя в пламенный, возбуждающий, резко отодвинулась:

— Не надо, Леша. Дурак ты не сейчас, дураком ты был, когда отхлестал по щекам маленькую глупую девчонку, уже поверившую в твои чувства и готовую броситься в омут любви. Ведь я тогда почти уже любила тебя, а ты поспешил, унизил…

Патыч вновь вспылил:

— Ну сколько можно! Хватит уже мне этим в рожу тыкать! Я три года вымаливаю у тебя прощения, а ты…

— А я все не прощаю и не прощаю, — перебила Таня. — И никогда не прощу. А ты этого никак понять не можешь. Понять и принять. Лешка, ты пойми, дурья твоя башка, — я ж не наказание такое для тебя выдумала, я действительно не смогу тебя простить! Есть девчонки, которые с легкостью бы простили, а я не могу. Ты хороший, добрый. Я знаю, что ты раскаиваешься в том поступке, но я не смогу тебя простить, какой бы хороший ты ни был. Да, я знаю, что ты меня любишь. Но я уже не смогу полюбить. Ты прервал мою любовь в самый ответственный момент, когда она только зарождалась. А теперь уже поздно…

Лешка перебил ее поцелуем. Таня вновь вырвалась, попыталась было продолжить монолог, но Патыч зажал ей рот ладонью, не давая говорить:

— Я все понял. Ты меня уже так наказала, что я больше никогда в жизни ни на одну женщину руку не подниму. Ну дурак был, не понимал, как с настоящей женщиной надо себя вести. Я больше не буду. Хватит меня казнить. Ведь три года прошло. Я клянусь тебе, что больше никогда…

Таня, наконец, вырвалась из его оков:

— Да пойми ты, наконец: уже слишком поздно! Не в том дело, будешь ты или не будешь. Хотя я и придерживаюсь другой точки зрения: мужчина, ударивший раз, никогда не остановится. И дай Бог, чтобы я ошибалась. Лёшенька, милый, ты мой самый близкий друг, я так привыкла к тебе, и я люблю тебя, как друга…

Патыч порывался было сказать что-то, но она решительно остановила его взмахом руки:

— Но только как друга, понимаешь? Я уже не смогу тебя полюбить иначе. Это приблизительно так же, как перебить сон. Вот знаешь, когда только начинаешь проваливаться в сон, и вдруг тебя что-то разбудит — потом, как ни силься, а уже не заснешь. Вот так и здесь. Я была на волосок от любви, а ты той пощечиной прервал зарождающуюся любовь. И теперь, как бы я того ни хотела, а просто физически не смогу полюбить — тот волосок разорван! Ты бесконечно близок и дорог мне, но я никогда не смогу любить тебя так, как женщина должна любить мужчину, понимаешь? Это не месть, не каприз, не злопамятство. Я все давным-давно простила, вот честно-честно — никакой обиды уже не держу! Ты мне очень дорог, и я не хочу, чтобы ты ушел из моей жизни совсем, но я хочу, чтобы ты остался в ней, как друг. Лёш, ты найди себе другую девушку, а? Их вокруг много хороших и одиноких. И ты ведь сильно изменился, ты стал другим человеком. Теперь за тебя любая пойдет…