Сладкий привкус яда
Шрифт:
Мы выпили. Князь кивнул мне на тарелку с жареными семечками. Он всегда закусывал семечками, но я никак не мог привыкнуть к столь странному ритуалу.
– Что там? – спросил он и нетерпеливо пощелкал пальцами.
Я протянул ему счет. Князь сел за стол и поднес к глазам очки.
– За кирпич здесь нарисовали такую цену, будто он сделан из золота, – начал пояснять я. – За кровельное железо тоже слишком много хотят. В ближайшем магазине стройматериалов цены на порядок ниже.
Князь крякнул – то ли от досады, то ли от моей скупости.
– Барте! – махнул он рукой. – Поздно, поезд ушел. Я уже дал Гонзе команду оплатить.
– Вы
– За кого? – вскинул брови князь.
– Это неологизм, Святослав Николаевич, – пояснил я. – Лох – это тот, кого легко обмануть.
– Баляба! – перевел Орлов этот неологизм на свой диалект.
Две эпохи, облачившись в слова, летали по кабинету.
– Что еще, братец? – спросил Орлов, заметив, что я не спешу выйти из кабинета.
– Я вас не могу понять, Святослав Николаевич, – оглянувшись на дверь, тише произнес я. – Почему вы не уволили Татьяну? Она ведет себя так, словно ей все дозволено! Я полагаю, что она либо догадывается про Игру, либо подозревает меня в убийстве Родиона.
– Что? – пробормотал князь, пряча глаза за бровями. – Уже подозревает?
– Может быть, вы сами наделили ее такими полномочиями – подозревать, – сгоряча произнес я и тотчас пожалел о сказанном, но Орлов то ли не расслышал этой фразы, то ли не придал ей значения.
– Значит, она тебе не нравится? Симпатий не вызывает? – мягко поинтересовался князь. – А ты в качестве своей невесты пробовал ее примерить?
– Кошку в мешке взяли вы на работу, – гнул я свое, пропустив мимо ушей весьма конкретный намек. – Девочка себе на уме, это точно. Все время что-то высматривает, вынюхивает…
– Пусть работает! – отрезал Орлов. – А ты никак упудить меня решил?
– Мой долг вас предупредить, Святослав Николаевич.
Я знал, что Орлова невозможно в чем-либо убедить. Он или сразу соглашался, или отказывал навсегда, и потому наш разговор быстро подошел к финалу. Прогревая машину, я на малом ходу съехал к мосту и свернул на улочку, идущую вдоль реки. Небо затянуло низкими тучами, балчилось, как сказал бы князь, порывистый ветер раскачивал голые, словно обглоданные паразитами деревья, мелкий дождь мутил стекло, и щетки не успевали снимать с него водяную сыпь.
Я припарковался у самых дверей сбербанка, ухнув передними колесами в глубокую лужу. За зелеными входными дверьми долго вытирал туфли, через матовое стекло рассматривая зал, посетителей и кассиров. Мою фигуру, торчащую необоснованно долго на входе, успели заметить и видеокамера, и охранник, и Филипп, чей нос методично раскачивался над купюрами и квитанциями клиентов. Впрочем, носатый кассир виду не подал, что узнал меня, лишь раз сверкнул в мою сторону своими каштановыми глазами.
Охранник, скучающий в среде пенсионерок, выбрал меня объектом пристального наблюдения и начал добросовестно отрабатывать деньги. Это у меня натура такая совестливая: если чувствую, что меня в чем-либо подозревают – все, хана! Невольно начинаю вести себя так, что уже ни у кого не остается сомнений в моих недобрых намерениях. Вот и сейчас я шел к стойке на ватных ногах, спотыкаясь на кафеле, чувствуя, как охранник уже мысленно наряжает меня в полосатую робу.
– А-а! – протянул Филя, когда не заметить и не узнать меня уже было невозможно, и очень-очень обрадовался. – Сейчас я освобожусь… Еще десять копеек, бабушка! – громко сказал он сгорбленной под тяжестью прожитого старушке. – Нет, вы мне старые сто рублей даете. А надо новые десять копеек!
Очередь принялась нетерпеливо объяснять пенсионерке суть фокуса с нулями и деноминацией. Пенсионерка, повидавшая в своей жизни многое, почему-то не хотела понимать того, что ей втолковывали.
– Ты ко мне, дружище? – спросил Филя и с готовностью махнул носом. – Кайн проблем! Посиди у окна!
Лучше бы я стоял, маскируясь под пенсионера. Стоило мне сесть на стул и взять в руки рекламный буклет, как охранник тотчас начал выполнять свои обязанности. Не успел я ознакомиться с особенностями вклада «Праздничный» с хитрой и путаной системой процентов, как охранник, уже давно перечитавший от скуки все эти банковские анекдоты, перешел к процессуальным мероприятиям.
– Документы! – потребовал он и манерным жестом повернул в мою сторону ладонь, шевеля пальцами, как ножницами. При этом он не изменил позы, не шелохнулся, по-прежнему наваливаясь на стол, как пирамида Хеопса на Египет.
Мой паспорт он изучал основательно, искоса глядя на него, пролистал все, от первой страницы до последней, и когда сложил обо мне однозначное и безусловно негативное впечатление, огорошил меня бесхитростным вопросом:
– Ну что вы все липнете к нему, как мухи? Что вы все… – эту фразу он не договорил, швырнул мне паспорт и пригрозил: – Считайте, что это последнее предупреждение.
Несколько позже до меня дошел смысл столь глубокой озабоченности охранника. Когда Филя появился в зале, базарный гомон очереди стремительно сошел на нет и стало тихо, как если бы это был театр и после некоторого ожидания на сцену вышел актер, открывая увлекательнейшее действо. Десятки пар глаз устремились на кассира, во взглядах легко читалось недоброжелательство, смешанное с некоторой долей подобострастия, как если бы народ созерцал нелюбимого царя – на лицах маска верности и лести, а душа переполнена жаждой глупой ситуации, где, к примеру, царь поскальзывается и падает лицом в грязь или вдруг издает громкий непристойный звук.
Цокая по кафельному полу такими же длинноносыми туфлями, как и его лицо, Филя приблизился ко мне походкой оптимиста и удачника. Краем глаза я заметил, что охранник стремительно вырастает и превращается в складного и высокого человека с приятным голосом:
– Доброе утро, Филипп Матвеич!
Вот тогда-то я понял, что мне посчастливилось быть свидетелем редкого и замечательного явления наследника миллионера в операционном зале банка, и теперь мог объяснить служебное рвение охранника. Я попал в свет софитов, и недобрые мыслишки пенсионной очереди стали рикошетом задевать меня. В потоке всеобщего внимания, в отличие от Филиппа, я почувствовал себя неловко.
– Покурим? – предложил Филя, наполненный своей исключительностью, словно шарик летучим газом.
Мы вышли на улицу и сели на отполированную и никогда не ржавеющую перекладину оградки, спрятанную от дождя широким навесом. Филя предложил мне сигарету. Я отказался. Он приклеил кончик сигареты к губам и стал чиркать спичками. Они ломались и ядовито шипели.
– Палка, палка, огурец, вот и вышел человец, – пробормотал Филя, не вынимая сигареты изо рта. На каждом слове ее конец подпрыгивал вверх, словно дирижерская палочка в момент фортиссимо. – Чем признателен за столь приятный моему сердцу визит?