Сладость на корочке пирога
Шрифт:
— Благодарю вас, — сказала я, потихоньку отступая к лестнице.
— Если, конечно, тебе не нужно что-то более старое, чем прошлый год. Старые газеты хранятся в одном из флигелей. Какой конкретно год ты ищешь?
— Я толком не знаю… — промямлила я. Но минуточку! Я знаю! Что там сказал незнакомец в кабинете отца? «Твайнинг — Старик Каппа мертв… все эти тридцать лет». — Тысяча девятьсот двадцатый, — сказала я голосом холодным, как рыба. — Я бы хотела посмотреть ваш архив за тысяча девятьсот двадцатый год.
— Он, скорее всего, в ремонтном гараже — если, конечно, крысы до него еще не добрались, — сказала она, бросив на меня косой взгляд поверх очков, как будто при упоминании
— Я найду его, — заявила я. — Ключ есть?
Мисс Маунтджой тщательно исследовала ящик стола и выкопала кольцо с железными ключами, выглядевшими так, словно они когда-то принадлежали тюремщикам Эдмона Дантеса из «Графа Монте-Кристо». Я радостно ими позвенела и вышла за дверь.
Ремонтный гараж находился от главного здания библиотеки дальше остальных построек.
Это было хилое сооружение из дряхлых деревянных досок и ржавой жести, расположенное прямо на берегу реки и заросшее мхом и вьюнком. Во времена расцвета автосалона здесь действительно был гараж, где меняли масло и шины, смазывали оси и производили обслуживание машин.
С тех пор по причине заброшенности и воздействия непогоды это место превратилось в нечто, напоминающее лесную хижину отшельника.
Я повернула ключ, и дверь распахнулась с ржавым скрипом. Я вступила в полумрак, остерегаясь выступающих частей механизмов из смотровой ямы, которая хотя и была прикрыта тяжелыми досками, все же занимала много места.
В помещении висел острый мускусный запах с оттенком аммиака, словно под досками пола жили маленькие зверьки.
Половину ближайшей к Коровьему переулку стены занимала раздвижная дверь, сейчас запертая, а раньше она откатывалась в сторону, чтобы автомобиль мог въехать и расположиться над смотровой ямой. Стекла в четырех окнах по непостижимым причинам были окрашены в жуткий красный цвет, и солнечные лучи, просачиваясь внутрь, придавали помещению неуютный кровавый оттенок.
Вдоль остальных трех стен возвышались, словно каркасы двухъярусных кроватей, деревянные полки, на каждой были сложены высокие стопки пожелтевших газет — «Хроники Хинли», «Объявления западных графств», «Утренний почтовой», все разобранные по годам и снабженные бирками, подписанными выцветшими чернилами.
Я с легкостью нашла тысяча девятьсот двадцатый год. Сняла с полки кипу газет, чихая от поднявшегося облака пыли, полетевшей мне в лицо, словно мука при взрыве на мельнице, — крошечные кусочки газетной бумаги снегом посыпались на пол.
Ванная и губка сегодня вечером, подумала я, нравится мне это или нет.
Маленький деревянный столик стоял у запачканного сажей окна — света и места едва хватало, чтобы развернуть и прочитать одну газету.
Мое внимание привлек «Утренний почтовой» — газетенка, на первой странице которой по примеру лондонской «Таймс» теснились рекламные анонсы, выдержки из новостей и объявления о смерти:
«Потерян: коричневый бумажный сверток, перевязанный бечевкой.
Дорог как память огорченному владельцу. Просьба вернуть за щедрое вознаграждение.
Эппли Смит, Уайт Харт, Вулвертон, до востребования».
Или такое:
«Дорогому: Он следил за нами. В то же время в следующий вторник.
Принеси мыльный камень. Бруно».
И тут я неожиданно вспомнила! Отец учился в Грейминстере… А разве Грейминстер не возле Хинли? Я бросила «Утреннего почтового» на место и стащила с полок первую из четырех стопок «Хроник Хинли».
Эта
Страница за страницей праздничные новости — рождественские гости с континента, отложенное собрание дамского общества, «упитанный поросенок» на продажу, день рождественских подарков пройдет в ассоциации фермеров, от подводы пивовара отвалилось колесо.
Судебные разбирательства в марте оказались мрачным перечнем грабежей, браконьерства и нападений.
Я продолжала читать, мои руки почернели от краски, высохшей за двадцать лет до моего рождения. Лето принесло еще больше приезжих с континента, ярмарки, требуются рабочие, лагеря бойскаутов, два праздника и дорожные работы.
После часа поисков я уже начинала отчаиваться. Читавшие это люди, должно быть, имели нечеловеческое зрение, шрифт был до ужаса мелкий. Еще немного, и я заработаю пульсирующую головную боль.
И тут я нашла:
Любимый школьный учитель разбился насмерть
Вследствие трагического инцидента утром в понедельник Гренвиль Твайнинг, магистр гуманитарных наук (Оксфорд), семидесяти двух лет, преподаватель латыни и достопочтенный заведующий пансионом при школе Грейминстер, близ Хинли, упал с часовой башни грейминстерского Энсон-Хауса. Знакомые с фактами описывают происшествие как «просто необъяснимое».
“Он забрался на парапет, подобрал мантию и изобразил ладонью римский салют. [18] “Vale!” — крикнул он мальчикам в школьном дворе, — рассказал Тимоти Грин из шестого класса. — И затем он упал!”
18
Римский салют — приветственный жест, когда руку вытягивают прямо вперед, ладонью вниз, пальцы сжаты. Как вариант рука может быть под углом. Это приветствие приписывается древним римлянам, хотя фактического подтверждения этому нет.
Vale? Мое сердце екнуло. Это же самое слово выдохнул мне в лицо умирающий. «Прощайте». [19] Это не могло быть совпадением, не так ли? Очень странно. Здесь должна бытькакая-то связь — но какая?
Черт! Мой мозг работал как сумасшедший, но безрезультатно. Ремонтный гараж вряд ли был подходящим местом для размышлений, я подумаю об этом позже.
Я продолжила читать:
«“Его мантия трепетала, словно крылья падающего ангела”, — сказал Тоби Лонсдейл, розовощекий парень, едва не разрыдавшийся, когда его уводили товарищи, пока он не поддался чувствам и не дал волю слезам.
Мистера Твайнинга недавно допрашивала полиция по делу о пропавшей почтовой марке — уникальной и баснословно ценной версии “Пенни Блэк”.
“Здесь нет никакой связи, — заявил доктор Исаак Киссинг, служивший директором Грейминстера с 1915 года. — Абсолютно никакой связи. Мистера Твайнинга глубоко уважали и, если можно так выразиться, любили все, кто его знал”,
“Хроники Хинли” выяснили, что полиция продолжает расследовать оба этих дела».
19
Vale — лат. прощайте, от глагола valeo.