Сладость на корочке пирога
Шрифт:
И разве я не присутствовал при обеих кражах? Этот дьявол даже намекнул, что он мог уже — могуже, подумай только! — спрятать «Ольстерских Мстителей» где-то в моей коллекции.
После нашей ссоры я был слишком расстроен, чтобы ложиться спать. Когда Бони ушел, я несколько часов ходил по кабинету взад-вперед, мучаясь, проигрывая ситуацию снова и снова в мозгу. Я всегда чувствовал себя частично ответственным за смерть мистера Твайнинга. Ужасно признавать, но это так. Мое молчание
Спустя долгое время, после длительных размышлений я решил — вопреки всему, во что верил, — поддаться на его шантаж. Я продам свою коллекцию, все, что у меня есть, но куплю его молчание, и должен признаться тебе, Флавия, что я стыжусь этого решения больше, чем чего бы то ни было еще в моей жизни. Чего бы то ни было.
Я хотела сказать ему какие-то правильные слова, но в первый раз язык подвел меня, и я сидела как истукан, не способная даже посмотреть отцу в лицо.
— Где-то под утро — должно быть, часа в четыре, поскольку за окном начинало светать, — я выключил лампу, твердо намереваясь пойти в деревню, разбудить Бонепенни и согласиться на его требования.
Но что-то меня остановило. Не могу объяснить что, но это так. Я вышел на террасу, но, вместо того чтобы пойти к главному входу и выйти на подъездную аллею, как я собирался, я обнаружил, что меня словно магнитом влечет к каретному сараю.
Вот оно! — подумала я. Это не отец прошел через кухонную дверь. Он вышел на террасу из кабинета, дальше вдоль стены огорода и в каретный сарай. Он не заходил в огород. Он не шел мимо умирающего Бонепенни.
— Мне надо было подумать, — продолжил отец, — но я не мог настроиться.
— И ты забрался в «роллс» Харриет, — выпалила я. Иногда мне хочется пристрелить себя.
Отец воззрился на меня печальным взглядом, которым, должно быть, червяк смотрит на раннюю пташку в тот миг, когда ее клюв вот-вот захлопнется на нем.
— Да, — мягко ответил он. — Я устал. Последнее, что я помню, — я думал о том, что если Бони и Боб Стэнли узнают, что я банкрот, они переключатся на кого-то более многообещающего. Не то чтобы я желал кому-то таких неприятностей…
А потом я, должно быть, заснул. Не знаю. Это не важно. Я был там, когда меня нашли полицейские.
— Банкрот? — изумилась я. Не смогла сдержаться. — Но отец, у тебя есть Букшоу.
Отец взглянул на меня повлажневшими глазами, я никогда не видела у него таких глаз.
— Букшоу принадлежал Харриет, видишь ли, и, когда она умерла, не оставила завещания. Не оставила завещания. Налоги на наследство — да, налоги на наследство разоряют нас.
— Но Букшоу твой! — сказала
— Нет, — грустно возразил отец. — Он не мой, вовсе не мой. Понимаешь, Харриет принадлежала к роду де Люсов и до того, как я на ней женился. Она моя третья кузина. У меня ничего нет, чтобы вложить в это место, ни одного су. Я, как уже сказал, в сущности, банкрот.
Раздался металлический стук в дверь, и инспектор Хьюитт вошел в камеру.
— Простите, полковник де Люс, — сказал он. — Старший констебль, как вы, без сомнения, понимаете, заботится, чтобы закон соблюдался в полной мере. Я дал вам столько времени, сколько мог, не рискуя своей шкурой.
Отец печально кивнул.
— Пойдем, Флавия, — велел инспектор, — я отвезу тебя домой.
— Я не могу уехать домой, — возразила я. — Кто-то спер мой велосипед. Я бы хотела написать заявление.
— Твой велосипед у меня на заднем сиденье.
— Вы его уже нашли? — спросила я. — Слава богу! «Глэдис» в целости и сохранности!
— Он и не исчезал, — сказал он. — Я увидел, как ты паркуешься перед входом, и попросил констебля Глоссопа убрать его в целях безопасности.
— Чтобы я не могла сбежать?
Отец поднял бровь от такого нахальства, но ничего не сказал.
— Отчасти да, — признал инспектор Хьюитт, — но главным образом потому, что до сих пор льет как из ведра, а ехать до Букшоу надо в гору и далеко.
Я молча обняла отца, он, хотя оставался неподатливым, как дуб, не возражал.
— Постарайся быть хорошей девочкой, Флавия, — сказал он.
Постараться быть хорошей девочкой? Это все, о чем он может думать? Было очевидно, что наша подводная лодка всплыла на поверхность, ее обитатели выбрались из глубин и вся магия осталась внизу.
— Сделаю, что смогу, — сказала я, отворачиваясь. — Очень постараюсь.
— Ты не должна быть слишком суровой с отцом, понимаешь, — сказал инспектор Хьюитт, притормозив, чтобы не пропустить поворот на Бишоп-Лейси. Я глянула на него, его лицо освещалось мягким светом приборной панели «воксхолла». Дворники, как черные косы, скребли по стеклу под аккомпанемент вспышек молний.
— Вы на самом деле верите, что он убил Горация Бонепенни? — поинтересовалась я.
До его ответа прошла вечность, и, когда он пришел, в нем послышалась тяжелая печаль.
— Кто еще там был, Флавия? — сказал он.
— Я, — ответила я. — …например.
Инспектор Хьюитт включил стеклообогреватель, чтобы испарить влагу, осевшую на лобовом стекле от нашего дыхания.
— Ты же не думаешь, что я поверю в эту историю с борьбой и больным сердцем? Потому что я не верю. Не это убило Горация Бонепенни.
— Значит, это торт! — выпалила я с неожиданным вдохновением. — Он был отравлен тортом!