Сладостная горечь
Шрифт:
С замиранием сердца она следила за тем, как ее красивый и находящийся под тщательным медицинским наблюдением Джефри превращается в исхудалого старика с впавшими глазами и перекошенным ртом. Испытывая страшную боль, он тем не менее не жаловался: только держался за ее руку и просил быть рядом.
Его сердце отказало до того, как врачи успели провести необходимые патологические исследования: лабораторные анализы, тесты, инъекции. Оказалось, что он страдал сердечной недостаточностью. Итак, он умер, оставив ее с Мейбл вдвоем. И Венеция тогда подумала, как Бог может быть таким жестоким… столь жадным до человеческой жизни, что Он забирает мужчину тридцати семи лет, который имел все, что только можно иметь на земле. Для его
– У тебя есть маленькая дочь… вылитый Джеф. Она будет служить тебе утешением, – говорила леди Селлингэм, успокаивая рыдающую Венецию.
Мейбл была очаровательным ребенком с мечтательными серыми глазами Джефри и пепельными волосами матери. Какое-то время мать с дочерью оставались в уютном коттедже, выходящем фасадом на Ричмонд-парк, куда мать Джефри переехала после смерти отца, продав старый дом. Это был залитый солнцем небольшой дом, полный антиквариата и книг, которые любил Джефри. Целый год Венеция не открывала свой собственный дом, где они жили вместе с Джефри. Этот элегантный дом располагался в тупике вблизи Кенсингтон-гарденс. Джефри особенно любил Кенсингтон-гарденс, и Венеция часто вспоминала то счастливое время, когда они все втроем ходили в большой парк, и маленькая Мейбл пускала кораблики или кормила уток, плавающих по озеру. Однажды, когда он отойдет от дел, любил говорить Джефри, они купят дом в деревенской глуши и уединятся от всего мира. Но в первые годы их совместной жизни им обоим нравился белый домик с желтыми дверями и окнами с видом на Альберт Холл. Джефри сам отбирал украшения и помогал Венеции приобретать мебель. После его смерти у нее не хватило сил оставить дом. Пережив первоначальный шок, Венеция находила утешение, оставаясь среди его вещей и представляя себе порой, что видит мужа, неторопливо двигающегося по комнате… родного и до боли знакомого человека с пустым рукавом, пришпиленным к груди, и обнимающим правой рукой ее и ребенка.
Воспоминание об этой любви помогало Венеции выстоять в первые два-три года после его смерти. В конце концов она свыклась с мыслью, что его с ней больше нет, и смогла сделать то, что считала правильным делом, – опять направила Мейбл в интернат. Не из-за эгоистических соображений, будто бы она, мать, будет теперь свободно распоряжаться своим временем, а потому, что пришла к убеждению, что, держа своего единственного ребенка взаперти дома, она оказывает ему плохую услугу. Мейбл унаследовала от отца тягу к знаниям. Ей нравились занятия в школе, и каникулы превращались в настоящий праздник, когда мать и дочь воссоединялись вновь после долгой разлуки.
Многие мужчины хотели жениться на вдове Джефри Селлингэма. Красивая сорокалетняя женщина с деньгами – лакомый кусочек. Венеция была по-настоящему мила, ее светлых волос лишь едва коснулась седина, а тело оставалось сильным и гибким. Ровный овал ее лица, прекрасные темно-карие глаза, посаженные чуть раскосо, очаровывали людей. Она одевалась со вкусом, была хорошей хозяйкой и умела поддержать разговор. Не обладая высокой техникой, она очаровательно пела и играла на фортепьяно. Ее друзья всегда говорили Венеции, что без нее компания не компания. И она часто принимала друзей у себя…
Венеция продолжала лежать в постели, вспоминая и размышляя, в это утро дня своего рождения. И впервые в своей жизни она неохотно признала тот факт, что ей минуло сорок четыре года.
До встречи с Майком она особо не задумывалась о том, как быстро летит время. Подобно любой красивой женщине она пыталась сохранить иллюзию молодости и красоты, насколько это в ее силах, но понятие «старения» не волновало ее, даже когда вокруг глаз начали собираться тонкие морщинки, когда живот стал не таким упругим и талия немножко увеличилась, и, глядя на себя в зеркало, она больше не могла назвать себя молодой. Теперь она могла бы воскликнуть вместе с французами: «Сорок – старый возраст молодости, а пятьдесят – молодость старого возраста».
Пятьдесят! Венеция смущенно поежилась, придя к выводу, что через пять лет она достигнет полувекового рубежа. А Майку не будет и сорока. В сорок лет мужчина находится в самом расцвете.
Она вспомнила, когда впервые увидела Майка в красном камзоле, легко и красиво танцующим с девушкой, объектом его увлечения в то время.
«Знаешь, как это бывает, – позднее он объяснил Венеции. – Приходится говорить женщине комплименты, целовать ее и дарить орхидеи. Лично я завожу романы для самообороны. Это позволяет отваживать тех женщин, которыми не хочешь увлекаться!»
Типично для Майка с его колоссальным эгоизмом. В этом красном камзоле он выглядел неотразимым: сильно загорелая шея на фоне белого широкого галстука, голубые глаза на загорелом лице и узковатые смеющиеся губы. Майк постоянно смеялся. Самым обворожительным его свойством было желание смеяться и шутить. Одновременно он умел казаться милым и дружелюбным, и эта ребяческая сторона в характере Майка тронула сердце Венеции. Это был человек без семейных уз, если не считать прикованного к кровати отца, служившего, как и Майк, когда-то на фондовой бирже. Майк, насколько могла судить Венеция, не сколотил состояния в качестве маклера, равно как и его партнер, Тони Уинтерс, с которым он делил квартиру. Молодым людям, судя по всему, жилось несладко. Как бы там ни было, но Майк ухитрялся охотиться и летом отдыхать на юге Франции.
С того самого момента, когда он впервые заключил Венецию в свои объятия, она уступила его продолжительному поцелую с такой страстью, что пленила Майка.
«Ты очень возбуждаешь, Венеция, – сказал он ей. – Ты не притворяешься. В тебе нет и следа кокетства, моя дорогая. Ты хочешь меня так же, как и я тебя… разве не так?»
Ее ответом было «да».
В это утро она отчетливо припомнила все, что произошло в тот вечер.
Глава 2
Майк заехал к Венеции на коктейль, чтобы потом поехать с ней на шоу. Они были знакомы уже около месяца, и она часто видела его последнее время. Она знала, что он восхищается ею. До сих пор они не занимались любовью, но она не могла не чувствовать его возрастающую страсть.
Вначале она испугалась: разница в их возрасте не могла не пугать ее.
Венеция много размышляла по этому поводу. Но все мысли унеслись подобно осенним листьям, подхваченным сильным ветром и разметавшим их в разные стороны, едва она обнаружила, что любит его.
В тот вечер, решивший ее судьбу, она надела новую серую мини-юбку и бледно-серую бархатную блузку с открытыми плечами, открывавшую бюст, которым она по праву гордилась. Ее грудь была упругая как у девушки. Единственное украшение – присланные Майком розовые орхидеи – она прикрепила к поясу.
Майк, быстро оглядев ее и не прибегая по обыкновению к шуткам, произнес хриплым голосом:
– Господи, ты красивая женщина, Венеция… тебе никто в подметки не годится!
Она величественно склонила голову, принимая его комплимент, и сделала это так естественно, что он не мог не восхититься.
– Но у других есть то, чем я не обладаю, – заметила она с улыбкой.
– Что же?
– Молодость, – сказала она без зависти, преподнося это, как неоспоримый факт.
Но ей было приятно, что он назвал ее красивой. Утром в салоне «Бары» на Бонд-стрит ее уговорили добавить больше синевы в краску для волос, от чего они только выиграли, приобретая дымчатый цвет с бледно-золотистым оттенком. Она всегда зачесывала свои длинные прямые волосы назад, собирая их в локоны на шее.