Сладостная горечь
Шрифт:
– Когда мы должны быть на шоу? – спросила она Майка, бросая голубое норковое боа на стул и вынимая сигарету.
В этот момент Майк двумя шагами пересек комнату, взял ее за руки и, глядя серьезно (таким она его еще никогда не видела), произнес:
– Ты меня сводишь с ума, Венеция… я больше не могу…
На миг она замерла, потом удивленно подняла на него глаза:
– Майк… о чем ты?
– Ты должна знать, что я страшно люблю тебя, – прошептал он.
По тому, как замерло сердце и начали дрожать колени она поняла, что совсем небезразлична к его страсти… наоборот.
– Не лучше
Потом у Венеции уже не было никакой возможности разбираться в своих эмоциях. Она очутилась в объятиях Майка, и он принялся жадно целовать ее, и она ответила ему тем же, обвив его шею руками. Их страстный обмен поцелуями продолжался долго и ненасытно. От Майка, искушенного любовника, не так-то легко было отделаться. Ничего подобного Венеция никогда прежде не испытывала. Джефри был любовником иного рода… более мягким… более заботливым. Даже в наивысшие моменты страсти он целиком не терял самообладания. Он считался с ее чувствами, стараясь… порой слишком стараясь не задеть их. В его объятиях она находила блаженство и удовлетворение. Его благородство и идеализм казались ей уместными и восхитительными. И только теперь, попав в руки Майка, она узнала, что может испытывать женщина.
Ее жизнь на пять долгих лет была лишена какой бы то ни было страсти, и она с ужасом обнаружила, как недостает ей волнения такого рода. Она пришла к выводу, что является более примитивной, чем себе представляла, и если этот яростный и требовательный напор и есть выражение любви Майка, то он ей нравится, и она готова откликнуться на него. Прижимаясь к нему, она ощущала, как все накопившее на душе выходит наружу, и от этого становится легче дышать. Сваливалась ноша тяжелой вдовьей доли и затворничества, в которое она загнала свое физическое «я». Кроме того, ей страшно льстило, что у нее, сорокапятилетней женщины, есть такой молодой мужчина, готовый обладать ею или умереть.
Венеция настояла на том, чтобы он отпустил ее. Она положила лед в миксер и приготовила коктейль, затем пригласила его сесть рядом на диван и выкурить сигарету.
Конечно, они не отправились на шоу, и Майк порвал билеты. Они не пошли также обедать, пока часы не пробили десять, увлеченные разговором, хотя Майк и предпринимал периодически попытки заняться любовью, но она всякий раз останавливала его, приговаривая:
– Я буду упрямой, дорогой. Мы должны сохранять благоразумие.
Его голубые глаза смеялись над ней.
– Почему?
– Не будь глупым, Майк. Мы не можем броситься в пучину, не будучи уверенными, что выберемся из нее.
Он осушил бокал и сказал:
– Я только хотел повести тебя в магистрат или в церковь… куда угодно… если ты согласна выйти за меня замуж.
Венеция, принявшаяся за второй коктейль, почувствовала, как учащенно забилось ее сердце, и тихо спросила:
– Майк, ты серьезно предлагаешь мне выйти за тебя замуж?
– А как ты думаешь? Я люблю тебя. Конечно же, я хочу жениться на тебе.
– Майк… ты уверен, что не сошел с ума?
– О, сошел… из-за тебя. Я прошу тебя стать моей женой, как только все будет улажено, дорогая.
Это было началом их двухчасового противоборства. Венеция приводила всевозможные доводы против их женитьбы. Разумеется, она не хотела поступать так, выставляя напоказ свои чувства и препарируя их, оставаясь обнаженной под изучающим взглядом Майка, пытаясь лишить его иллюзий. Но она пошла на это, поскольку ею руководил долг. Она вновь и вновь повторяла о своем возрасте, пока, наконец, Майк не вскочил весь белый и резко не проговорил:
– Ради Бога, перестань напоминать, что тебе почти сорок пять, а мне всего лишь тридцать три. Я знаю. Мне в высшей степени наплевать на твои годы. По правде говоря, мне это нравится. Я ненавижу женщин, которые подкрашивают седые волосы и строят из себя цыпочек. В любом случае ты, поверь, не достигла того возраста, когда нужно притворяться, что ты моложе, чем есть на самом деле. Ты выглядишь ничуть не старше меня. Скорее я из-за моего пристрастия к лошадям разжирею, а ты будешь выглядеть на пятьдесят, когда мне стукнет столько, сколько тебе сейчас.
– А мне тогда будет за шестьдесят, – напомнила она ему с безжалостной честностью.
Майк решительно отклонил и этот довод. У них впереди двадцать лет, сказал он. С ее поджарой, как у борзой, фигурой она состарится не скоро. Кроме того, обладая врожденным спокойствием, она долго еще будет оставаться моложавой. Это те, у кого беспокойный характер, со временем превращаются в изможденных стариков, прибавил он. Те, кто беспробудно пьет, носится на лошади, не знает удержу в азартных играх. Венеция ведет нормальный здоровый образ жизни, пьет и курит в меру… не больше, чем женщины его круга! Почему она должна стареть?
– Но от этого не уйти, – настаивала она. – Что бы ты, дорогой, ни говорил, между нами всегда будут эти двенадцать лет… увы!
– Наплевать, – почти прокричал он. – Я люблю тебя. Отбрось все мои уговоры и скажи, что ты можешь в любой момент состариться… я все равно люблю тебя!
Его слова тронули ее до слез. Она взглянула на него и подумала, что он-то уж не скоро состарится. С его жилистым тонким телом, лицом ребенка и слегка вздернутым нахальным носом. Вылитый «Джек Баканан», так назвала его Барбара… Ну, что же, в этом что-то есть.
Их спор продолжался, то затихая, то вспыхивая с новой силой. Она привела ему целый ряд причин, почему с ее стороны даже смешно думать о том, чтобы выйти за него замуж. И дело не только в годах, лежащих между ними, но и во вкусах и привычках. Она книжный червь, сказала Венеция, и любит играть на пианино. Каникулы она привыкла проводить за границей и посещать живописные места… останавливаться в горных гостиницах… слушать музыку… посещать музеи. Он же – спортсмен и любит проводить свое время на открытом воздухе. Помимо охоты он играл в теннис и достиг почти уровня Уимблдона. Он больше похож на полного сил школьника, которому надо бегать и прыгать, чтобы дать выход энергии, бьющей через край. Размышляя над его поведением, она поймала себя на мысли, что по существу никогда не видела его спокойно сидящим или стоящим в течение нескольких минут даже в столь ответственный момент. Он то поднимался и включал радио, то смотрел в окно или на часы, как бы опасаясь, что время летит и ему надо заполнить каждое мгновение.