Сластена
Шрифт:
Рядом со мной, в тупиковом конце коридора, оказалось высокое узкое окно, выходившее на участок газона. Солнце светило так, что я увидела свое отражение в оконном стекле, словно на поверхности пруда; я тронула расческой волосы и поправила воротник жакета. Если я немного и нервничала, так это потому, что в предшествующие недели породнилась со своей частной «версией» Хейли, то есть ознакомилась с его мыслями о сексе и обмане, гордости и неудачах. У нас с ним сложились определенные отношения, но я знала, что они вот-вот изменятся или даже развалятся. Каков бы он ни был в действительности, но встреча с ним, вероятнее всего, меня удивит или разочарует. Стоит нам пожать друг другу руки, и мое доверие к нему начнет таять. На пути в Брайтон я перечитала все его журналистские опусы. В отличие от рассказов статьи его были трезвые, скептичные, довольно дидактичные по духу, будто ему казалось, что он пишет для идеологических дураков. Статья о восточногерманском
В другой, более злой статье западногерманские романисты, все как один пренебрегавшие в своих произведениях фактом существования Берлинской стены, именовались скудоумными трусами. Конечно, стена была им отвратительна, но они опасались, как бы открытое обсуждение этой темы не навлекло на них упреки в солидарности с американской внешней политикой. Между тем разделение Германии было темой яркой и нужной, соединявшей в себе геополитику с личностной драмой. Уж конечно, каждый британский автор написал бы что-нибудь о Лондонской стене. Разве Норман Мейлер игнорировал бы стену, разделившую Вашингтон? И не заметил ли бы Филипп Рот, что в его родном Ньюарке дома разделены пополам? Наверняка персонажи Джона Апдайка воспользовались бы возможностью завязать роман, пусть бы они и находились по разные стороны кордона, разделившего Новую Англию. Эта заласканная, заваленная деньгами культура, огражденная от советских посягательств американским могуществом, кусала кормившую ее руку. Западногерманские писатели делали вид, что стены не существует, и потому растеряли весь моральный авторитет. Эссе, опубликованное в «Индексе цензуры», именовалось «La trahison des clercs» [21] .
21
«Предательство интеллектуалов» (фр.). Так же называется знаменитое эссе французского философа Жюльена Бенда (1927 г.).
Перламутрово-розовым ногтем я тихонько постучала по двери и, заслышав не то невнятное бормотание, не то вздох, толкнула ее. Я оказалась права, подготовив себя к разочарованию. Из-за письменного стола встал мужчина невысокого роста, слегка сутулый, хотя, вставая, он и попытался распрямить спину. Он был по-девичьи худ, с узкой костью в запястьях, и его рука, когда я ее пожала, показалась мне меньше и мягче моей. Очень бледный, с темно-зелеными глазами, с длинной темно-каштановой челкой. Мне подумалось, не пропустила ли я в его сказках элемент транссексуальности. Вот он предстал передо мной — брат-близнец, чопорный викарий, щеголеватый, успешный парламентарий-лейборист, одинокий миллионер, влюбившийся в бездушную куклу. На нем были белая рубашка без воротника из крапчатой фланели, тугие джинсы с широким поясом и поношенные кожаные ботинки. По правде говоря, он привел меня в замешательство. Исходивший из человека столь хрупкого сложения голос, однако, оказался глубокий, с чистыми интонациями и без провинциального акцента.
— Позвольте освободить вам место.
Он переложил стопку книг с мягкого стула. Я несколько раздосадованно подумала: он дает мне понять, будто не делал к моему приезду никаких приготовлений.
— Хорошо добрались? Хотите кофе?
Поездка была приятной, сказала я ему и отказалась от кофе.
Он сел за стол, покрутился на вращающемся стуле, заложил ногу на ногу и, слегка улыбнувшись, вопросительно развел руками.
— Что ж, мисс Фрум?
— Пожалуйста, зовите меня Сирина.
Он склонил голову набок, повторив мое имя. Потом благожелательно посмотрел на меня, выжидая. Я заметила, что у него длинные ресницы. Я готовилась к встрече, и поэтому мне несложно было ввести его в курс дела. Правдиво. Деятельность «Фридом интернэшнл», широкое поле деятельности фонда и его присутствие в разных странах мира, широта взглядов и неангажированность. Он слушал меня, все еще склонив голову, с выражением веселого скепсиса, и губы его чуть подрагивали, будто он был готов в любое мгновение вступить в беседу или перехватить инициативу, сделать мои слова своими, развить мои мысли. Как человек, с затаенным восторгом слушающий длинный
Все, что я говорила Тому до сих пор, было правдой и легко проверялось. Теперь я намеревалась ступить в страну лжи и коварства.
— Буду с вами вполне откровенна, — сказала я. — Иногда мне кажется, что фонду попросту некуда девать деньги, фонду не хватает идей.
— Так как же лестно, что вы посетили именно меня, — ответил Хейли. И добавил, вероятно, заметив мое смущение: — Я не хотел вас обидеть.
— Вы не так меня поняли, мистер Хейли…
— Том.
— Том. Простите. Я не так выразилась. Вот что я имею в виду. В мире множество художников, которых держат в заточении или угнетают гнусные правительства. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы помочь этим людям и принести их творения в мир. Однако сам факт страданий от рук цензоров еще не свидетельствует о художественной ценности писателя или скульптора. Так, например, в одном случае мы поддерживали бездарного польского драматурга только потому, что его произведения находились под запретом. Мы продолжим поддерживать его и впредь. А еще мы приобрели кучу мусора, созданного заточенным в тюрьму венгерским абстрактным импрессионистом. Поэтому руководящий комитет решил ввести в наш портфель нечто новое. Мы стремимся помогать талантам при всех обстоятельствах, вне зависимости от того, испытывают ли они политическое давление. В особенности нам интересны молодые авторы в начале их творческого пути…
— А сколько лет вам, Сирина? — Том Хейли участливо перегнулся через стол, точно интересуясь течением серьезной болезни.
Я ответила. Он давал мне понять, что не потерпит покровительственного тона. И правда, нервничая, я стала говорить отчужденно и официально. Мне следовало расслабиться, вести себя менее натянуто и высокомерно, называть его Томом. Все это мне не слишком хорошо удавалось. Он спросил, училась ли я в университете. Я назвала свой колледж.
— По какой специальности закончили?
Я запнулась. Вопроса я не ожидала, и математика как специальность вдруг показалась мне подозрительной, так что я ляпнула не подумав:
— Английская филология.
Он радостно улыбнулся, будто ему приятно было нащупать со мной общую тему.
— Полагаю, вы закончили блестяще, с отличием.
— С отличием второй степени, по правде сказать. — Я сама не знала, что говорю. Диплом третьей степени выглядел бы постыдно, диплом с отличием первой степени заметно усложнил бы для меня дело. Я дважды солгала без надобности. Худо. Насколько мне было известно, простого звонка в Ньюнем оказалось бы достаточно, чтобы выяснить, училась ли некто Сирина Фрум на факультете английской филологии. Я не ожидала допроса. Простое домашнее задание, а я его не выполнила. Почему Макс не подумал о том, чтобы сочинить мне водонепроницаемую легенду? Я сконфузилась и почувствовала, что потею, и даже представила себе, как вскакиваю со стула, схватив сумочку, и без лишних слов выбегаю из комнаты.
Том продолжал на меня смотреть все так же — участливо и несколько иронически.
— Наверное, вы шли на диплом первой степени. Но поверьте, во второй нет ничего плохого.
— Я была расстроена, — ответила я, чуть оправившись. — Видите ли, на меня давило…
— Бремя ожидания?
Мы встретились глазами, и я отвернулась. Я читала его вещи, я досконально знала часть его мыслей, и мне трудно было выдерживать его взгляд. Взглядом я скользнула чуть ниже его подбородка и заметила серебряную цепочку изящного плетения вокруг шеи.
— Итак, вы упомянули писателей в начале их карьеры. — Он сознательно примерял маску доброжелательного профессора, вкрадчиво беседующего с встревоженной абитуриенткой. Надо было перехватывать инициативу.
— Вот что, мистер Хейли…
— Том.
— Мне не хотелось бы зря тратить ваше время. Мы прислушиваемся к советам достойных, знающих людей. Они долго обдумывают свое решение. Им понравились ваши статьи и ваши рассказы. Да что говорить, они были покорены. Надежда…
— А вы? Вы сами их читали?