Слава богу, не убили

Евдокимов Алексей Геннадьевич

— Осень, — кивнул Шалагин. — Дождь бы пошел — яму сразу бы залило. Зимой бы засыпало снегом. Весной он бы растаял — опять вода… Нет, спрятали его быстро, но довольно надежно. Еще пара дней: вот это вот, — махнул сигаретой в сторону окна, — зарядило бы — и точно никто его бы не нашел. До следующего лета как минимум…

— И надо ж было, чтоб эти… — покачал патан лобастой башкой. — Может, не случайно все-таки?

Теперь плечами пожал, не скрывая раздражения, Шалагин.

— Кто он, говоришь, — покойник?..

— По базе — какой-то Амаров Вардан, — неопределенно покривился следователь. — Армянин, что ли. Прописан в Москве, в коммуналке, проходил по средним телесным и мошенничеству…

В девяностых Толя д'Эстрэ прозывался Дыковым,

варился на нефтянке и плотно, до почти полного слияния, водился с бандитвой. В нулевых, глядя на меняющийся мир, он занялся клубным и ресторанным бизнесом, а родительскую фамилию сменил на д'Эстрэ — сам он теперь утверждал, что ведет родословную от французского дворянина, плененного в 1812-м. Его заведения славились в Самаре как самые дорогие и пафосные — отдельным предметом гордости хозяина и завсегдатаев были цены «не ниже элитных московских». Для посетителей Толя (по элитно-московскому примеру) ввел предваряющий фейс- и дресс- «кар-контроль»: охрана имела право еще со стоянки завернуть недостаточно, на ее взгляд, престижную машину. Отделка кабаков и загородного Толиного дома на немалый процент была скопирована с Версаля; в его самарских, подсамарских, московских и подмосковных жилищах трудно было сыскать не позолоченную или по крайней мере не поблескивающую золотисто вещь. Все без исключения эти интерьеры в подробностях были отражены на глянцевых разворотах вип-издания «Класс Lux», принадлежащего Толе и редактируемого его нынешней женщиной. Собственно, спецом под нее, под Машу, издание и было затеяно.

Эта романтическая, в духе дамских журналов коллизия активно обсуждалась в свое время городским бомондом. Встретил свою судьбу Толя в убыточных «Самарских новостях», прикупленных им ради пропагандистской поддержки покровителя-губернатора, — Маша, бывшая школьная учительница русского и лит-ры, сидела там на должности замредактора и зарплате микроорганизма. Освоившись в Толиной койке, она, впрочем, в самую первую очередь озаботилась не журналистской карьерой, а потребовала джип «Мерседес ML 500» — точно такой же, на каком тогда ездил д'Эстрэ. Права она получила позже машины и несколько раз сильно ее побила.

Каждый номер «Класса Lux» открывался редакторской колонкой, сопровождаемой большим (той же площади, что и текст) Машиным фото, где ее прикид, драгоценности, прическа, маникюр, макияж и выражение лица воплощали самую дерзновенную и заоблачную мечту бановой бляди. В тексте же, минимум наполовину состоящем из написанных латиницей названий брендов, изобиловали элегические сентенции: например, про Марбелью, «которая всем нам давно родная» (целевой аудиторией журнала была областная элита). Регулярно выходили приложения: о моде, дорогих аксессуарах, гурманской кухне, авто, яхтах; когда в город наведался Игореша Коротышкин, сын министра правительства Москвы, миллионщик и заядлый гольфист, был издан спецвыпуск с портретом Игореши в килте (в отличие от галла д'Эстрэ, он косил под аристократа британского) и многополосным интервью, где гость рассуждал о гольфе как символе естественного отбора: мол, те, кто в него играет, суть победители в эволюционной борьбе, прочие же вымрут, как зауроподы.

Дарвинистская логика и образность были любимы и Толей: хотя, измученный гламуром, к сорока пяти он стал походить в своих богемных одеждах на пожилого истаскавшегося педераста (образ дополнялся томной вальяжностью галльских манер), на снимках все в том же «Lux’e» он представал по большей части в кимоно (подписи подтверждали, что черный цвет пояса неслучаен), лупящим спарринг-партнера ногой. Выше уровня живота нога поднималась с трудом, и немалых усилий стоило фотографу добиться ощущения звериной крутизны. В интервью же Толиных преобладали глаголы «бить», «кусать», «отгрызать», «давить», «порвать», «нагибать». Всему этому — кусать, рвать и нагибать — он учил своих многочисленных сыновей от нескольких браков. Д’Эстрэ-младшие тоже вовсю дрыгали ногами, надев кимоно, но Толя считал, что настоящий бойцовский характер воспитывается лишь в реальных условиях, и лично изобрел следующую педагогическую ходовку: он привозил чадо на «бентли» на какую-нибудь детскую плешку и велел затеять драку с пацанами,

причем желательно с превосходящими количеством. Разумеется, действо происходило в присутствии двух телохранителей, но поскольку дети, народ неразумный, могли все же не впереть в ситуацию, потенциальный противник обычно выбирался заметно младший.

К началу излагаемой истории Толя уже вовсю вел дела в столице и привыкал считать себя москв ачом; в одном интервью он, например, категорично заявил, что раз Москва город дорогой, город для богатых, то самое умное, что могут сделать бедные, это уехать отсюда. Сюдаже, в Шереметьево, прибыл в очередной раз Толя с Машей — после двух зимних недель на Карибах. Загорелые, утомленные перелетом, они развалились на задних сиденьях «Кайенна», за стеклом мелькали окрестности Международного шоссе в сыром снегу, справа уже показалась Ленинградка — когда от обочины наперерез им выскочил продавец полосатой палки, маша своим товаром. «Родина», — хмыкнул д’Эстрэ, но не успел водитель пристать к отбойнику, как слева их ловко заблокировал невесть откуда взявшийся другой джип, длиннющий угловатый «шевроле». Нашаривая под мышкой кобуру, телохранитель выпрыгнул наружу — и тут из синхронно распахнувшихся «шевролиных» дверей посыпались автоматчики в камуфляже и масках. Вообще-то их было всего трое, но в Толиных воспоминаниях осталось не меньше полудюжины.

Истошно, односложно, одним почти матом гавкая, они положили телохранителя мордой в измазанный черной зимней жижей асфальт, а через несколько секунд рядом в том же положении оказались шофер, Толя и даже Маша в шиншилловой шубе. Дело происходило средь бела дня, мимо валом валили машины, но маскированных это явно не колыхало. Всех четверых грубо сноровисто обшарили и надели им за спиной наручники. В ответ на требование объяснений Толе дважды от души прилетело берцом в ребра.

Справившись с потемнением в глазах и кое-как восстановив дыхание, д'Эстрэ вдруг услышал над собой сдавленное перебуркиванье в несколько глоток. С усилием повернув голову, он разглядел остановившийся рядом ДПСный «форд». Трепыхнувшаяся было надежда сдохла, едва он понял, что маскированные показывают корочки, снимающие, судя по реакции гайцев, все вопросы. Когда же до слуха ресторатора донеслись слова «подозреваемый в подготовке теракта», он совсем скис.

ДПСники уехали, Толю вздернули на ноги и затолкали в «шевроле». Натянув на разбитое перепачканное лицо пыльную шерстяную шапку, вбили лежмя в промежуток между сиденьями; внедорожник рванул с места. Кусачий хозяин поволжского гламура подпрыгивал вместе с жестким полом, вывернув шею, уже не чувствуя рук, а на спине его стояли говнодавы амбалистого автоматчика — время от времени он молча несильно пристукивал Толю по хребту и затылку. Молчал и сидящий за рулем. Толина попытка заговорить обернулась таким ударом, от которого он почти отключился. Сколько заняла дорога, определить он был не в состоянии — ему-то казалось, что несколько часов.

Когда джип остановился, Толя был готов, что сейчас его отволокут в какой-нибудь кабинет или подвал и примутся выбивать признание в подготовке теракта. Но щиколотки утонули в чавкающем, набивающемся в тонкие туфли от J. M. Weston подтаявшем снегу, по телу захлестали прутья кустов, стопы принялись цепляться за какие-то коряги — так, что д'Эстрэ пару раз упал на колени, а если б его не держали на бегу за локти, растянулся бы в рост. В Толиной голове сработала некая блокировка: он окончательно утратил способность думать и чувствовать.

Скоро его уронили лицом на землю и в прежнем пыхтящем с промельками «бля» молчании принялись сосредоточенно бить ногами. Ощущения вернулись, и не осталось ничего другого. Он охал, что-то кричал в мокрую шерсть, потом его в нее вырвало. Шапку сдернули, Толю пинком перевернули на спину и уперли в нос твердое. Глаза застилали слезы, боль вымела даже простейшие мысли, — не сразу до него дошло, что это автоматный ствол. Ствол сильно ткнул его в скулу, в лоб, отодвинулся, послышалось молодцеватое клацанье затвора. Толе что-то сказали, он не понял. «Не слышу!» — заорал безлицый автоматчик, целясь теперь куда-то ему в ноги.