Слава для Бога
Шрифт:
— Что тут за балаган? — В дом вошел улыбающийся Перв. — Столько крика, и гама, что на улице слышно?
— Орон байку про сеновал рассказал, а Анисья его за это половником. — Пожаловался Светляк. — А еще меня этот недомерок. — Он кивнул в сторону домового. — Животным обозвал. Вот. — Он высунул длинный язык, и показал возмущенному Фильке.
— Подвал заколочу наглухо, и капканов на грызунов наставлю. — Покраснел воевода.
— А Анисья еще на бочку с капустой замок повесит. — Заржал ворон, обхватив себя за живот крыльями, словно руками, но перестав махать, тут же грохнулся на пол, откинулся
— Это, что? Правда? — Велимир посмотрел сначала на мать, потом на Перва. — Ну и дела... Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я рад за вас. Когда только сговорились? Свадьба-то когда?
— Нету спешки. Сначала дочь за Богумира отдам, тебя опосля оженим, тогда уж можно, и о себе подумать. — Улыбнулся смущенный воевода.
— Эх проказники. — Взлетел на стол ворон и опустил голову в полупустую кружку. — Грешно, по сеновалам не венчаными-то, ночами шастать. — Донесся оттуда глухой чавкающий голос.
— Подглядывать да сплетничать грешно, а нам с Анисьей, жизнь праведную прожившим, и согрешить немного не помешает. — Хмыкнул Перв
— Точно. — Филька безуспешно пытался залезть на лавку, поближе к тарелке со щами, которые поставила на стол мать Велимира, но нога у него соскакивала, и он неуклюже сваливался на пол. — Смотрю на вас, и аж тошно от святости становится, словно и не люди вы вовсе, а после сеновала, греха хлебнув, так вроде и на человеков похожи... Да помогите же кто-нибудь! Сил нет как пахнет, слюной захлебываюсь.
***
Знаю я этот дом, пакостный он. — Сирко рассматривал бывшее жилище кикиморы, и хмурился. — Лет сто назад, тут лекарка жила, с дочкой, красивой девкой, такой, что глаз не отвесть.
Жили на отшибе, людей редко видели. Человек, он что? Болото не любит, и если и зайдет, то только по надобности, ежели только приспичит. Вот однажды и пришел один, на хворь жаловаться, молодой староста, с дальней деревни. Высокий, статный, за словом в карман не лезет, любят таких бабы. Вот и обрюхатил девку, опозорил. Обещал женится, да то, что уже женат рассказать забыл, а как только о дитяти узнал, так морду колодой сделал, мол: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Не мое дитя и все! Врет ведьма!». — Ну так и его вроде понять можно, дома-то женка, с тремя мальцами осталась, бабенка вздорная, на расправу скорая, дочка кузнеца, в отца статью пошла. Вмиг голову свернет. Понять можно, но что-то не хочется. Сумел набедокурить, так сумей и ответ держать.
Мне мой дед ту сказку рассказывал, когда мы от занятий по волховству отдыхали, как пример зарождения в мире Яви нежити, в данном случае кикиморы и лиха.
Ну так вот... Деваха та, головой тронулась. Родила пацана, да в болте и утопила безгрешного, а себе на шею петлю накинула, да еще и жилы вскрыла, чтобы значит наверняка. Матушка ее вернулась (в город бегала, травками торговала), а тут такое дело, богам неугодное. Осерчала сильно. Не знаю, что она удумала, да только, и староста тот вскорости помер, сгорел лихоманкой в три дня, и женка его с горя рожать раньше времени принялась, да так вместе с младенцем и преставилась, и троих сыновей родичи, что из города приехали, забрали, да говорят до дома так и не довезли, тати по дороге напали, ограбили, да побили всех. В общем всю семью бабка извела, а сама в доме этом закрылась, и более не выходила, там видать так с голоду да жажды померла. Да только вот загадка. Тело исчезло, а вместо него нечисть болотная появилась: кикимора с внучком.
— Печальная история. — Выполз из-под коряги и хлюпнул носом Филька. — Все умерли. Бедолаги, злые вы люди. — Он вытер слезу, стекающую с бороды, и задумался. — Видимо бабка, при жизни так капусту квасить научилась. Жаль ее. Не угостится более, а у воеводы не такая ароматная. Вот чего подохла раньше времени, и рецептик не оставила?
— Чур тебя возьми. — Вздрогнул волхв. — Изыди нечисть. Откуда только взялся. Напугал. — Махнул он на домового рукой. — Все тебе только жрать!
— Ну и жрать. — Огрызнулся Филька. — Можно подумать, что ты сам, только воду пьешь.
— Вы еще подеритесь, молодежь. — Каркнул с плеча Славуни Орон, останавливая надвигающуюся ссору.
Невзлюбили друг друга Филька и Сирко, с самой первой встречи. С того момента как волхв едва не сел на последнего, в полутьмах с недогляда, и не раздавил. Надо отдать должное, домовой не растерялся, и чтобы избежать подобной участи, воткнул волхву иголку, которой штопал в тот момент порты, расположившись именно на нужной лавке, в скрамное место.
— Мы сюда по делу пришли, а не ругаться. Пошли к норе барсучьей. Пора невесте Богумира память возвращать. — Зыркнул Орон на домового. — Раз уж увязался за нами, то дорогу указывай.
***
Полдень, это самое подходящее время для проведения ритуала изгнания злобного духа. Темные силы попрятались, избегая животворящего света Ярило, а светлые силы, наоборот, чувствовали себя превосходно, наслаждаясь льющейся с небес благодатью.
Сирко расставил по краю наполненной наполовину водой ямы, деревянные обереги, положив около каждого, краюху ржаного, хлеба и миску меда. Задобрить ту, что вылезет из барсучьей норы необходимо, чтобы она, не ровен час, не кинулась еще на кого-нибудь, не натворила бед.
Воевода стоял рядом и придерживал бледную от волнения Славуню за плечи. Орон сидел на ближайшей ветке, а Филька, с неизменным другом на плече, Светозаром, пытался заглянуть в яму, и не соскользнуть в нее при этом.
— Приступим. — Сирко втер выступивший пот на лбу. — Подходи, девица, да вставай от меня по правую руку, остальные в сторону отойдите, шагов на пять, и не мешайте, да огневицу не соблазняйте на вас кинуться. Злобная она, и непредсказуемая, а ну как дары наши, ей не по нраву придутся.
Дождавшись, когда его требования выполнят, волхв поднял вверх руки, и торжественно запел:
— С ветру пришло — на ветер поди!
С Воды пришло — на Воду поди!
С лесу пришло — на лес поди!
Сгори, сотлей, пропадом пропади,
Яко не было, яко не жило!
Слово моё твердо,
Огнями не опалимо,
Водами не размовимо,
Ветрами не иссушимо!
Да будет, как речено! Гой!
— Поверхность воды в яме дрогнула рябью. Волхв бросил туда щепоть соли, и продолжил петь, еще более громко, и торжественно: