Слава для Бога
Шрифт:
— Ты прав. — Улыбнулась Славуня. — Я тоже постараюсь не дать деру. — Она осторожно подошла, и присела рядом.— Расскажи мне, что ты хочешь?
— Прощения. — Отвернулся лихо. — Твоего прощения, за все содеянное. Почему-то кажется, что в прощении спасение.
— А ты, готов простить? — Она коснулась его плеча, и оно вздрогнуло от неожиданности.
— Кого? — Не понял вопроса лихо.
— Людей, причинивших тебе боль? — Слава погладила чудище, и оно мелко задрожало, так как никогда еще в жизни не испытывало ласки. — Я знаю, что тебе пришлось пережить, знаю, и даже понимаю, почему ты и бабка стали такими. Но злоба
— Это сложно. — Лихо не поворачивал головы.
— Конечно. — Согласилась Слава. — Очень сложно, так же, как и мне простить тебя, но я смогла. Я увидела причины, по которым ты поступил так. Все поняла и простила.
— Ты простила? — Лихо резко развернулся и в его единственном, нечеловеческом глазу блеснула слеза.
— Да. — Улыбнулась Слава. — Если захочешь, то сможешь и ты. Просто прости, забудь и иди смело дальше. Прошлое, каким бы оно жутким не было, останется позади, а впереди новая жизнь. Делай людям добро, помогай, и они быстро забудут то, чего было плохого, и будут тебя благодарить, оставляя вместе с благодарностью вкусные дары.
— В прощении спасение? — В глазах чудища вспыхнула надежда.
— Конечно. — Еще раз улыбнулась Слава. — Прости и поверь в себя. — Люди, они не плохие, и зачастую творят зло из-за страха. Пойми это, и тогда будешь знать, как жить дальше.
— Спасибо. — Лихо встал, и поклонился в ноги сидящей девушке. — В груди и вправду стало легче, он вновь сел на пень. — Что ты хочешь взамен, за науку?
— Верни мне память. — Вздохнула Слава. — Огневица сказала, что она у тебя.
— У меня? — Удивился лихо. — Но у меня ничего нет! — Он задумался. — А что именно ты хочешь вспомнить?
— Как меня нянчил отец, как я встретила первый раз Богумира, он был такой забавный, в своей легкой одежке зимой. Такой несчастный, потерянный. — Она вдруг осеклась и вскочила. — Погоди! Я помню все это! Все помню! Спасибо тебе, доброе лихо. — Она обхватила сидящее рядом чудище за плечи, прижало к себе и поцеловало в лоб. — Как я счастлива.
— Оказывается, добро творить тоже приятно. — Смутился лихо. — Мне понравилось, и страх прошел. Я больше не боюсь людей. Будем дальше жить, красавица.
— Будем. — Кивнула Слава и рассмеялась.
Глава 21 В дорогу
Кромка. Наверно никто не сможет сказать: «Что же это за место», — ни боги, ни духи, а уж тем более люди. Ее вроде и нет, а в то же время вот она, перед глазами, пугает своей несуществующей красотой, до дрожи наполняя душу страхом, и восхищением одновременно. Кромка как вселенная без звезд, пропасть без дна, где понимаешь, что падать уже некуда, а ты все летишь и летишь куда-то, потеряв счет времени, и нет этому конца, вокруг бесконечность небытия. Ни умереть, не воскреснуть. Позади прожитая, недавно оконченная жизнь откуда безвозвратно ушел, а тело сгорело в огне похоронного костра, а впереди то, куда тебя не пустили, где вечная благодать, пристанище всех, кто жил достойно, и если и грешил, то не настолько, чтобы не заслужить покоя.
Но нет ей там места, и даже кромки ее посчитали недостойной.
Кикимора наконец открыла глаза. Нет, она не спала. Кто не имеет тела, тот не умеет спать. Она все это время думала, и вспоминала прожитую жизнь, всю, от начала, до конца. С тех самых пор, когда еще существовала в человеческом облике, и была матерью и бабушкой, и потом, когда от горя и страданий, от свершенной ей, праведной мести стала злобным духом болот.
Боги! Они слишком несправедливы, давая одному счастье, а другому невыносимую боль. Она исправляла эту несправедливость, и ошиблась только один раз, не распознав в смертной избранницу бога, а все внучек со своей похотью. Но как его корить за это? Он не виноват, что люди сделали из него своей жестокостью уродливого монстра. Мальчик вырос, но так и не повзрослел, навсегда оставшись ребенком, эгоистично желающим новую игрушку.
Лишь бы только кара Перуна минула его. Очень хочется в такое верить, но увы, бог грома слишком был разгневан, чтобы снизойти до милости к оступившимся.
Кикимора провела взглядом по открывающейся перед ней, подергивающейся голубой дымкой, картине недоступной кромки. Небо в пылающих облаках, без солнца, залитое кровавым заревом поднимающегося из реки смерти мертвого пламени. Смородина неслась вперед, омывая покатые берега серого песка, с клочками антрацитовой травы, волнами расплавленного камня. Неслась куда-то туда, в несуществующую бесконечность, отделяя мир живых, от мира мертвых, и есть только единственная возможность переправится на другой берег, Калинов мост. Но он недоступен падшему духу, которого подвесили в неопределенности мироздания. Которому больше нигде нет места.
Кикимора обернулась. Сзади зеленое свечение прошлого, место страданий и боли, а также место сладостной мести. Там остался ее внук. Что с ним теперь? Как наказал его взбешенный бог грома? Вернуться и узнать, а уж тем более помочь невозможно. Он единственный, кого она любит, ради кого готова отдать жизнь.
Кикимора закрыла глаза и опустила обреченно голову на грудь. Смотреть больно и противно, да и что можно увидеть существу, размазанному по лезвию несуществующей бритвы, разделяющую тонкой пеленой пустоты сразу несколько миров. Она погрузилась в воспоминания, греющие и одновременно терзающие падшую душу.
Взгляд. Жесткий, презрительный взгляд пронзил то место, где когда-то билось сердце. Она его почувствовала и вздрогнула. Глаза сами собой, непроизвольно открылись, и кикимора подняла голову. Черная богиня смерти, стояла перед ней и пристально смотрела, но не как на духа или человека, а как на мерзкую тварь.
— Что тебе от меня надо? — Прохрипела кикимора.
— Как тебя зовут? — Не ответила Морена, и сама задала вопрос, скривив губы в призрении. Было видно, что ей говорить с пленницей не хочется, но обстоятельства заставляют это делать.
— Ты имеешь в виду человеческое имя? — Усмехнулась кикимора. — Зачем оно тебе. Для людей я мертва, и меня давно забыли, да и некому помнить, все ушли в твой мир.
— Я знаю. — Морена еле сдерживала гнев. — Их смерть не твоя вина, и ты страдала при жизни, но это не оправдывает того, что ты творила в облике нежити. Еще раз тебя спрашиваю: «Как тебя зовут?».
— Я никому не говорила свое имя, но какая теперь разница, зачем скрывать то, что никому не надо. Верной меня когда-то знали люди — травницей, лекаркой, почти волхвой, вдовой ратника Сокола, сложившего голову за князя. Знали и шли за помощью, а отплатили за добро смертью.