Слава для Бога
Шрифт:
— Заходи, не стесняйся. — Перв откинул жердину в загородке двора, и пропустил гостя вперед. — Сейчас дочку кликну баньку протопить, попарю твои косточки, чтоб лихоманка не напала. Любит эта болезная девка бедовая в промерзшего человека вселяться, да жизнь сосать, а парок первое от нее снадобье, это то, что ее веничком вон из тела гонит.
Ухоженный двор. Пристроенный к высокой, бревенчатой избе почерневший временем сарай, вдоль стены поленница с колотыми березовыми да ольховыми дровами, внутри нервно всхрапывает лошадь, блеют овцы, и корова поет свое «Му», встречая хозяина под квохтанье кур. В отдалении кузница с расчищенной к ней от снега тропой, вдоль домашнего капища с грубыми
Парень скосился на Перуна и поморщился. Обида на деда вспыхнула с новой силой внутри, и обожгла несправедливостью душу. За что он так жестоко наказал внука? За детскую шалость? Мог бы и просто за чуб оттаскать, пройтись посохом вдоль спины. Силы божественной на время лишить, и это уже край, так нет же, изгнал из Прави.
— Чего морщишься? Замерз? — Не понял его мыслей Перв, и подмигнул. — Потерпи, сейчас согреемся.
Дверь в избу скрипнула, окутавшись густым, морозным паром жарко протопленного помещения, и на порог выплыла девушка (да, я не ошибся в описании ее появления, именно выплыла, так как движения были на удивление плавными, а в вырвавшемся на свободу морозном тумане ног не видно, и от того создавалось впечатление, что лебедь плывет по утренней дымке озера). Одета была она в простенькую одежду, голубенький, чистенький сарафан, и серую ажурную шаль на плечах, тугая коса, цвета спелой пшеницы, спадала на высокую грудь и спускалась дальше до алого пояска, подчеркивающего тонкую талию. Она была бы красавицей, если бы не уродства.
Голубые глаза, как два бездонных, чистых озера, сверкающих ироничным умом. Белая с румянцем на щечках с ямочками кожа, высокий чистый лоб, и бантики красных земляничных губ.
Лицо ангела, и страшный рваный шрам на щеке, вызывающий отвращение. Гордый вид царицы, высокая грудь, тонкая талия и уродливый горб, как контраст, как грань, разделяющая бога с дьяволом.
— Что так быстро, батюшка. — Словно колокольчик прозвучал на морозе ее звонкий голос, и мгновенно осекся, увидев гостя. — Это кто с тобой? — Она покраснела. — В доме не прибрано, а ты гостей привел, что подумают о хозяйке.
— Вот уж не до дум нам сейчас Славуня, затвори скорее самовар, да баньку стопи, замерзли мы в сосульки. С хозяином в лесу повстречаться довелось, и если бы не наш гость, то не дождалась бы ты сегодня тятьку. Этот паренек хоть с виду и квелый, да чудной, но лихой. Из него толк выйдет, если, конечно, с головой своей совладает, да дурь выбьет. Давай доченька, не держи на пороге. Накрывай на стол, да медку поднеси. Согреться надобно.
Богумир посмотрел на девушку, и странное чувство, ударом молнии, электрическим разрядом, убийцей из-за угла, поразило душу. Что-то непонятное, незнакомое, то, чего он никогда раньше не испытывал. Вроде первый раз видит ее, а словно жизнь рядом прожил. Какая-то она вся такая родная, привычная. Хочется обнять, прижать к груди, погладить русые волосы, и держать — не отпускать, несмотря на уродство.
Это странное, незнакомое чувство, растекалось теплом по груди. Заставив сердце забиться, пытаясь выскочить вон, на мороз. Так не должно быть. Это неправильные чувства, так не должно быть, он же бог...
Славуня поклонилась, по обычаю в пояс, коснувшись тонкими пальцами крыльца и отступила в сторону, приглашая заходить.
Глава 3 Так вот за что наказали!
В небольших, теплых, полутемных сенях, Богумира заставили снять импровизированную Первом из шкуры и веревок, обледеневшую обувь, и полушубок, и под вздох недоумения покрасневшей в смущении девушки, от увиденного непотребства срамной одежки, выдали серые шерстяные носки, немного
В самой избе было натоплено и даже немного душно, но чисто, и несмотря на маленькую площадь довольно уютно. Для привыкшего к просторам и роскоши Прави, Богумиру было непривычно оказаться в замкнутом помещении, но особого выбора не было: или оставаться тут, или возвращаться на улицу, где свирепствовал лютый мороз. Он вошел и осмотрелся.
Огромная печь, дышала жаром, занимая добрую половину, и разделяя собой дом на несколько, пусть и не отдельных, но вполне изолированных помещений (зашел за угол беленой известью красавицы, и ты уже в другой комнате).
Маленькие окна, застекленные мутной слюдой, пропускали очень мало света, но их было много и потому в помещении казалось относительно светло. На деревянном полу, у входа лежал разноцветный, вязаный, видимо крючком из лоскутов ткани коврик, создавая недорогую теплую домашнюю атмосферу заботы и уюта, а дальше огромный цветастый мохнатый ковер, резко контрастирующий с обстановкой деревенского дома, и более соответствующий княжескому терему, а не жилищу кузнеца.
Посредине главной комнаты стоял большой обеденный стол, с двух сторон которого пристроились грубые, но крепкие деревянные лавки, а в дальнем углу огромный темный сундук, красного дерева, окованный полосами начищенной меди. По стенам развешано многочисленное оружие: ножи, мечи, щиты, палицы и копья, явно видавшие собой не одну сечу, так как на многих виднелись царапины и выбоины, словно это дом не кузнеца, а жилище старого ветерана-ратника. Вот такой вот странный дом увидел Богумир, войдя в главную комнату, выполняющую одновременно роль зала и столовой.
– Дай парню порты мои какие-нибудь, да рубаху чистую, а то срамно смотреть, вроде мужик взрослый, а одет как баба, в ночную сорочку. – Попросил Перв дочь, заметив, как та отводит глаза, стараясь не смотреть на странного гостя. – Как он за стол в таком виде сядет? – Улыбнулся кузнец, и было видно, что еле сдерживает себя, чтобы не рассмеяться.
– И на стол чего-нибудь легкого мечи, перекусить перед банькой. Холодного пока поснедаем, а горячим опосля парку закусим.
Богумир почувствовал, как покраснел. Он и представить не мог, что его наряд, вызывающий восхищение среди молодежи Прави, окажется нелепым и смешным среди обычных людей. Здесь царили другие нравы.
Такую странную и грубую одежду он видел, конечно, наблюдая с высока за людьми, зачастую посмеиваясь над неудобным фасоном, но вот одевать пришлось впервые. Как натянуть на себя предложенные девушкой штаны он понял, вот только перепутал, где перед, а где зад, чем вызвал ее улыбку и хохот Перва.
– Знатно тебя парень по голове приложили. Это же надо, не помнить, того, что любой малец знает, насмешил. Сымай, да сызнова одевай, только переверни. Да не зыркай ты на рубаху как на своего лютого врага, тот разрез, что ты сейчас разглядываешь, воротом называется, и его место спереди, не перепутай, а то я со смеху окончательно помру, дочь сироткой оставлю.
Пережив подобные унижения, Богумир наконец оделся и сел за стол, застеленный чистой, полотняной, белой скатертью, с кружевами вязаных снежинок по свисающему до середины ножек краю. Девушка ловко и быстро, словно заранее к этому готовилась, поставила посредине деревянное блюдо с целым куском копченого, ароматного, взбудораживающего аппетит, с тонкими прожилками мяса, сала, несколько очищенных луковиц, на отдельной тарелке, каравай ржаного хлеба, да две деревянные кружки, куда плеснула из крынки, до края заполнив, золотистой тягучей, пахнущей летом, жидкости.