Славия. Паруса над океаном
Шрифт:
Что у меня получится в этой жизни, не знаю, но на наших священников весьма и весьма надеюсь. В разговоре с ними пытался высказать и свое видение территориальной и религиозной экспансии, но получил от отца Герасима благословение и следующую отповедь:
– Мы рады видеть в лице вашей светлости владыку многих стран. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что сии земли вы вполне способны удержать в своих руках, о чем его божественному всесвятейшеству Патриарху будет доложено в моем письме. А что касается нашей миссии, то поверьте, мы знаем хорошо, что делать. Вы нам дайте территории и дикарей, а из невежества мы их вырвем и на истинный христианский путь наставим. И новые подданные обязательно сделаются добропорядочными
– Быть посему, но вопрос немедленного создания в этих местах гарнизона мне нужно обдумать.
– Обдумайте, ваша светлость, только отец Филарет, – он кивнул на одного из монахов, – изъявил желание остаться здесь для миссионерской деятельности.
– Буду только рад, но все равно, с этой мыслью мне нужно поспать, иногда во сне приходят самые лучшие решения.
И сейчас, когда увидел выдавленную из недр земли на поверхность нефть, главнейшей необходимостью посчитал освоение ресурсов и строительство здесь крепости. Откладывать этого не следовало. Тем более что местные индейцы к началу новой культурной ассимиляции сейчас были подготовлены полностью. После демонстрации силы у нас получилось то же, что и у испанцев при колонизации обеих Америк: большинство аборигенов верили в несокрушимое могущество пришедшего на их земли нового бога.
За самостоятельно и тщательно продуманную, собственноручно отработанную операцию по взятию столицы магрибских пиратов Агадира всегда испытывал гордость. И это несмотря на четырнадцать убитых и тридцать пять раненых бойцов. Операция вышла за рамки изначально спланированного набега и стала отличной войсковой акцией.
Почему же после нынешнего боя в душе зашевелился червячок сомнения в правильности тактических действий? Нет, не потому, что погиб один мой воин и семеро получили ранения, такова их воинская судьба, а больше всего потому, что следовало откровенно признать: командовал этим боем не самым лучшим образом. Забыл я о звуковых сигналах, о связи и взаимодействии подразделений. Не смог своевременно остановить бойню, в результате в стане противника тоже оказалось всего семеро раненых, но зато погибших – триста тридцать пять молодых, крепких индейцев. Считаю, что сотни две с половиной из них – потери абсолютно неоправданные, сколько хороших дел они свершили бы для будущей страны?!
На лошадей смогли сесть только после выводки, в результате развернули цепь для преследования и возврата людей обратно в поселок примерно через час после того момента, как отгремел последний выстрел. Раненых в азарте тоже здорово покромсали, но случившегося уже не исправишь. Народ разбежался далеко, но уходили группами, в которых мужчины прикрывали женщин и детей. Нескольких старых индейцев, которые не реагировали на жест мира, а пытались встать на пути с копьем или каменным томагавком, пришлось безжалостно застрелить. Остальные мужчины, и старые, и молодые, и совсем пацаны с обреченностью глядя на закованных в инородные доспехи бледнолицых воинов, гоняющих их верхом на невиданных зверях, останавливались, разворачивались и шагали в сторону поселка, а, глядя на них, следом возвращалось все племя.
Да, к моему большому сожалению, взрослых мужчин продуктивного возраста в живых осталось всего сотни три. Правда, к ним можно было добавить около четырех сотен юношей в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет с косичками без всяких украшений – то есть еще не ставших воинами. Все они пытались держаться бесстрастно, плакали и причитали только некоторые старухи и молодые женщины, при этом подымали руки к небу и взывали: «Квавар! Квавар!»
Как выяснили гораздо позже, во время войн враждебных племен стариков и старух победители пускали под топоры, а вот детей, в том числе юношей из числа еще-не-воинов и девочек, не ронявших кровь,
В какой-то книге о покорении западных территорий Америки читал, что некоторые племена калифорнийских индейцев под именем Квавар подразумевали то ли верховное божество, то ли великую созидающую силу. Обрадовался, когда всплыло это воспоминание, так как в разговоре с аборигенами хотел апеллировать к Маниту, другому божеству индейцев, о котором на территориях западнее Скалистых гор, как позже узнал, никто из дикарей не имел никакого понятия.
Из числа согнанных к поселку людей выбрал трех воинов (в их косички были вплетены перья), подвел к полю боя и показал, что погибших можно забрать и хоронить. Вот тогда-то и выяснилось, что среди трупов все же разыскали семерых раненых и контуженых, но оставшихся в живых. Один из старых вождей по имени Оксолука, получивший пулевое ранение в плечо, тоже оказался жив.
Для лечения раненых, и своих и людей бывшего противника, на берег доставили корабельных полулекарей-недоучек. Увидев, что наши бойцы вертят в руках местное допотопное оружие, приказал отобрать для своей личной оружейной коллекции пару каменных томагавков, лук со стрелами и копье, а к остальному не притрагиваться и быть начеку. Нужно было видеть глаза перевязанного, едва оклемавшегося, совсем седого вождя: в них наряду со злобой светилось бесконечное удивление нашим поведением.
Тела уносили в далекую рощу, которая находилась километрах в трех от поселения. Там между деревьями на высоте примерно трех метров устраивали лежанки из тонких бревен, на которые укладывали бывших воинов, отправляя их путем вечной охоты. Главный шаман был убит, его бубен и головной убор из перьев подобрал мальчишка лет тринадцати. Он и камлал в роще до тех пор, пока солнце не спряталось в океане.
Женский плач слышался над тихой водой залива до глубокой ночи, а вой собак не давал нормально выспаться до самого рассвета. И вот утром, когда дежурное отделение бойцов пригнало с выпаса лошадей, мы опять высадились на берег и, разделившись на группы, разъехались осматривать территорию.
Решать вопросы ассимиляции аборигенов пришлось бы так или иначе, не здесь, так в другом месте. Но коли так произошло, почему бы не начать с этого племени? Посоветовавшись с отцом Герасимом, решил немного задержаться, но отпускать наших девчонок с кораблей на берег запретил категорически.
Число «четыре» священно для всех индейцев, поэтому четыре дня после побоища мы их вообще не беспокоили, а занялись исследованием окружающих земель. Краснокожие тоже занимались какими-то своими делами, но на охоту и рыбалку не ходили и поселок не покидали.
Ранним утром на пятый день пребывания, собравшись на очередную выездку, увидели перед входом в самый длинный бревенчатый дом восседавшего на циновке одинокого сгорбленного старого вождя, который держал в зубах трубку, пыхал дымом и бесстрастным взглядом провожал нашу кавалькаду. Когда мы возвращались, он сидел на том же месте, но теперь рядом с ним расположились еще четыре воина с богатыми перьевыми головными уборами, видимо, новые вожди, а также малолетний шаман.
Сидели они полукругом, оставив свободным застеленный циновками полукруг напротив себя.
– Наверное, приглашают к разговору, – кивнул отец Герасим, который стоял на берегу вместе с монахами и другими прибывшими с объезда воинами.
– Наверное, – согласился с ним. – Вообще-то я сегодня сам хотел инициировать переговоры, но, видимо, вождь оказался человеком разумным. Прошло четыре дня траура, эта страница бытия была прочитана, ее следовало перевернуть и жить дальше. В любом случае мы для них враги, но слабому с сильным враждовать накладно, и, думаю, они это понимали.