Славно, славно мы резвились
Шрифт:
Сочинения, читанные в детстве, а более всего, быть может, плохие и хорошие плохие книги рисуют ложную картину мира, открывают несуществующие страны, где на протяжении всей жизни можно найти покой, когда тебе плохо, и которые иногда даже способны выдержать испытание поездкой в реальные страны, которые призваны представлять под книжным переплетом. Джунгли, Амазонка, атоллы Тихого океана, Россия, этот край берез и самоваров, Трансильвания со своими боярами и вампирами, Китай Гая Бутби [21] , Париж Дафны дю Морье [22] – продолжать можно до бесконечности. Но меня с младых ногтей привлекала только одна вымышленная страна, и имя ей – Америка. Стоит мне выговорить это слово и, сознательно закрыв глаза на подлинную действительность, пробудить видения детских лет, как передо мной возникают две картины – разумеется, одна накладывается на другую, – из которых я убираю множество подробностей.
21
Гай Бутби (1867–1905) – австралийский писатель, автор популярных детективов.
22
Дафна
Одна – мальчик, сидящий за партой в классе со свежепобеленными каменными стенами. Он носит подтяжки, рубашка заляпана пятнами, если это лето, то на ногах ничего нет. В углу класса – ведро питьевой воды и ковш. Мальчик живет в сельском доме, тоже из камня, тоже с побелкой, дом куплен в рассрочку. Он мечтает стать президентом, а его заставляют присматривать, чтобы штабель дров не развалился. Где-то на заднем плане, однако же полностью определяя композицию и смысл рисунка, видна огромного формата, в черном переплете Библия.
Другая картина – фигура высокорослого угловатого мужчины в надвинутой на глаза бесформенной шляпе, опирающегося о деревянный забор и обстругивающего какую-то палку. У него медленно, но безостановочно движется нижняя челюсть. С большими перерывами он произносит какую-нибудь мудрую фразу, вроде «Женщина – самое отвратительное существо на свете, если не считать мула» [23] или «Когда не знаешь, что делать, не делай ничего», но в основном исторгает через щель между передними зубами струю табака. Вот на этих двух, сливающихся воедино, картинах и строится самое раннее мое впечатление об Америке. Первая из них – представляющая Новую Англию, в то время как вторая отражает Юг, – не отпускала меня всего долее.
23
«Бог не любит смешения кровей. Недаром мул – самое отвратительное животное под солнцем» (Джек Лондон «Сердца трех»).
В круг книг, откуда эти картины были почерпнуты, входят, разумеется, произведения, которые до сих пор воспринимаются как вполне серьезные, такие, например, как «Хижина дяди Тома», но более всего американский дух ощущается в работах второстепенных и почти забытых. Сомневаюсь, например, что кто-нибудь сейчас читает «Ребекку с фермы на Солнечном ручье» [24] , роман, довольно долго привлекавший интерес благодаря экранизации, в которой главную роль сыграла Мэри Пикфорд. Или, допустим, цикл повестей «про Кэти», написанных Сьюзен Кулидж («Что сделала Кэти» и другие), книг про девочек и потому «сопливых», однако же сохраняющих пряный привкус заграничности. «Маленькие женщины» и «Хорошие жены» Луизы Мэй Олкотт, по-моему, все еще мелькают на полках книжных магазинов и наверняка имеют своих поклонников. Ребенком я любил обе эти вещи, хотя заключительная часть трилогии – «Маленькие мужчины» – понравилась мне меньше. Образцовую школу, где самым тяжелым наказанием была обязанность исподтишка ущипнуть директора по принципу «мне от этого больнее, чем вам», переварить довольно трудно.
24
Роман Кейт Дуглас Уиггин (1903).
«Дети Элен» принадлежит той категории книг, что и «Маленькие женщины», и появились они примерно в одно и то же время. Далее последовали Артемус Уорд, Брет Гарт, многочисленные песенки, гимны и баллады, а также стихи о Гражданской войне, такие как «Барбара Фритчи» («стреляй, коль надо, мой герой, за честь и родину – горой!») или «Маленький Гиффорд из Теннесси». Были и другие, но уж настолько третьестепенные книги, что их и поминать нет смысла, а также журнальные рассказы, из которых запомнились только старые заложенные и перезаложенные поместья. Что еще? «Красавчик Джо» – американский ответ на «Черного Красавчика» [25] , который и сейчас продается на книжных развалах по шесть пенсов за экземпляр. Все названные мною книги были написаны задолго до 1900 года, но специфический американский привкус ощущается и в нынешнем столетии, например в комиксах серии «Бастер Браун» [26] и даже в романе Бута Таркингтона «Пенрод», написанном во втором десятилетии XX века. Этим ароматом слегка веет даже от книг о животных Эрнста Сетона-Томпсона («Дикие животные, которых я знал» и др.); сейчас его рассказы вышли из моды, но у детей, родившихся до 1914 года, они вызывали слезы так же безотказно, как «Непонятый» [27] у детей предыдущего поколения.
25
Роман английской писательницы Энн Сьюэлл (1820–1878), имевший в Англии и за ее пределами колоссальную читательскую аудиторию.
26
Персонаж придуман американским графиком Р. Ф. Аутколтом, серия печаталась в газете «Нью-Йорк геральд трибьюн» начиная с 1902 г.
27
Роман английской писательницы Флоренс Монтгомери (1843–1923), высоко ценимый Льюисом Кэрроллом и отмеченный Владимиром Набоковым в круге своего любимого детского чтения.
Несколько позже мои представления об Америке были откорректированы песенкой, которая и поныне хорошо известна и которая, если не ошибаюсь, включена в сборник «Шотландские студенческие песни». Самого сборника я не нашел, что в наши бескнижные времена не удивительно, так что приходится цитировать по памяти. Вот начало:
Бангорской ли спаленныйЖарой вернется, горд,Иль солнцем позлащенныйВ тиши шотландских гор,Заросший бородою,Здоров и крепкотел, —С повадкой удалоюСтудент, красив и смел! [28]28
Здесь
В какой-то момент в вагон входит «селянка» – «красивая малышка», как поется в песенке. От паровоза вьется шлейф золы, в глаз юному охотнику-студенту попадает крохотный уголек, селянка извлекает его, спутники – пожилая пара – явно скандализованы. Вскоре поезд влетает в длинный тоннель, «черный, как египетская ночь». Когда он вновь выезжает на свет божий, становится видно, что лицо селянки залито краской; причина ее смущения обнаруживается, когда нам сообщают, что
Но не помочь беде:На грех, сережка-крошкаЗастряла в бороде!Не знаю, когда именно была написана эта песенка, но, судя по тому, что в поезде нет электричества, а угольная пыль в вагоне считается явлением вполне нормальным, речь идет даже не о конце, но скорее о середине XIX века.
Связывает эту песенку с книгами вроде «Детей Элен», во-первых, некий налет очаровательного простодушия – кульминация, то, что должно слегка шокировать слушателя или читателя, возникает в эпизоде, с которого любая современная юмореска только начиналась бы, – а во-вторых, некоторая вульгарность языка, смешанная с чем-то вроде культурной претенциозности. «Дети Элен» написаны в юмористическом, даже фарсовом духе, но вместе с тем здесь то и дело встречаются такие выражения, как «со вкусом» и «по-дамски», и комический эффект книги возникает главным образом от того, что небольшие неприятности случаются на фоне подчеркнутого аристократизма. «Привлекательная, умная, сдержанная, со вкусом одетая, без малейшего намека на склонность к флирту и томность, она сразу же возбудила во мне сильнейшую симпатию», – так автор описывает героиню, а в другом месте добавляет: «стройная, свежая, опрятная, спокойная, симпатичная, с живым взглядом, улыбчивая и наблюдательная». Иные детали открывают превосходный вид на ныне исчезнувший мир: «Насколько я понимаю, мистер Бертон, это вам принадлежит цветочное оформление прошлогодней ярмарки Святого Захарии? Прям-таки самая красивая выставка за весь сезон». Но несмотря на повторяющееся употребление оборота «прям-таки» и другие архаизмы – «гостевая» вместо «гостиной», «покои» вместо «спальни», прилагательное («подлинный») там, где требуется наречие, и так далее – книга не выглядит настолько уж «продвинутой», и множество ее поклонников полагают, что написана она была где-то на переломе столетий. А на самом деле еще раньше – в 1875 году, о чем можно судить по возрасту героя – ему двадцать восемь, а он уже успел побывать на Гражданской войне.
Книга совсем небольшая, сюжет незамысловат. Сестра уговаривает брата – молодого холостяка – присмотреть за домом и двумя сыновьями, трех и пяти лет, пока они с мужем уезжают на двухнедельные каникулы. Своими бесконечными выходками – в пруд прыгают, всякую гадость глотают, ключи в колодец швыряют, за бритву хватаются и тому подобное – дети буквально сводят героя с ума, но в то же время способствуют его помолвке с «очаровательной девушкой, которой (он) уже почти год любовался издалека». Все это происходит на отдаленной окраине Нью-Йорка, в обстановке, представляющейся ныне на удивление покойной, домашней, где все живут по правилам, которые, согласно нынешним понятиям, совсем не похожи на американский образ жизни. Все, любой поступок, подчинены этикету. Пройти мимо экипажа, в котором едут дамы, в сдвинутой набок шляпе, – позор; поприветствовать знакомого в церкви – признак дурного воспитания; объявить о помолвке после каких-то десяти дней ухаживания – грубое нарушение норм общественного поведения. Мы привыкли воспринимать американское общество как куда более открытое, вольное и в культурном смысле демократическое, нежели наше собственное, а читатель сочинений Марка Твена, Уитмена, Брет Гарта, не говоря уж о рассказах про ковбоев и краснокожих, печатающихся в еженедельных изданиях, рисует себе картину дикого, ничем не стесненного мира, населенного разного рода отчаянными искателями приключений, у которых нет ни корней, ни привязанности к какому-то одному месту. Такого рода Америка, конечно, тоже существовала в XIX веке, но в более густо, чем на Западе, населенных штатах Новой Англии, общественный порядок, сходный с тем, какой изображает Джейн Остен, судя по всему, сохранялся дольше, чем в Англии старой. И трудно не почувствовать, что он был привлекательнее, нежели тот, что сложился в результате стремительной индустриализации позднейших времен. Люди, населяющие мир «Детей Элен» или «Маленьких женщин», может, и смешноваты, но не испорчены. Есть в них нечто, лучше всего, быть может, определяемое как прямодушие или добронравие, основанное частично на безусловном благочестии. Разумеется, тут все ходят по воскресеньям в церковь и молятся, приступая к трапезе и перед сном; вместо сказок детям читают отрывки из Библии, а если они просят что-нибудь спеть, то это будет, наверное, «Слава, слава, Аллилуйя!». Быть может, признаком душевного здоровья массовой литературы этого времени можно счесть и то, как открыто в ней говорят о смерти. «Малышка Фил» – брат Бадж и Тодди – умирает практически в самом начале «Детей Элен», и далее не раз, со слезами на глазах, говорится о его «крохотном гробике». Современный писатель, разворачивая сходный сюжет, наверняка о гробе и не обмолвился бы.
Английским детям все еще дается американская прививка в виде фильмов, но общее представление о том, что американские книги – это лучшее чтение для детей, осталось в прошлом. Кто без дрожи в сердце возьмется воспитывать своего ребенка на раскрашенных «комиксах», в которых злодеи-профессора изготавливают в подземных лабораториях атомную бомбу, покуда Супермен со страшным грохотом прорезает облака, не обращая внимания на пулеметные пули, отскакивающие от его груди, как горошины, а платиновых блондинок насилуют, или что-то в этом роде, железные роботы и динозавры с туловищем длиной в 50 футов? От Супермена до Библии и штабеля дров путь долог. Прежние детские книги, или книги, которые ребенку стоило бы прочитать, отличались не только простодушием, но и какой-то естественной веселостью, в них господствовало бодрое, радостное настроение – результат, надо полагать, неслыханной свободы и чувства уверенности в себе, которое испытывала Америка XIX века. Именно это сближает такие, столь далеко, кажется, отстоящие друг от друга книги, как «Дети Элен» и «Жизнь на Миссисипи». В одной представлена мирная книжная, домашняя среда, в другой – дикий мир бандитов, золотоискателей, дуэлянтов, пьяниц и игроков; но в обеих ощутима внутренняя вера в будущее, чувство свободы и безграничности открывающихся возможностей.