Славяне и скандинавы
Шрифт:
196 Цитируется высказывание X. Арбмана во время его доклада в Ленинградском отделении Института археологии в 1959 г. «Бирка и ее связи с Востоком».
197 Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. I, табл. XIV.
198 Там же, с. 34–37.
199 Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 125–127.
200 Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 1, с. 34–37.
201 Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи.
202 Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 63–65.
203 Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 193; Воронин Н. Н., Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска XII–XIII вв. Л., 1979, с. 140–150.
204 Мельникова Е. А. Экспедиция Ингвара Путешественника на восток
205 Мельникова Е. А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях, с. 141–156; ее же. Этнонимика Севера Европейской части СССР по древнескандинавской письменности и «Повести временных лет». – В кн.: Северная Русь и ее соседи..., с. 124–127; Джаксон Т. Н. «Восточный путь» исландских королевских саг. – История СССР, 1976, № 5, с. 164–170.
206 Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Древнерусские влияния в культуре Скандинавии раннего средневековья (к постановке проблемы). – История СССР, 1984, № 3, с. 64.
207 Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 158–162.
208 Петренко В. П., Кузьменко Ю. К. № 144. Старая Ладога II. – В кн.: Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 162–169.
209 Находка из раскопок Е. Н. Носова подготавливается к публикации Е. А. Мельниковой, любезно сообщившей о ней авторам с разрешения первооткрывателя.
210 Мельникова Е. А., Седова М. В., Штыхов Г. В. Новые находки скандинавских рунических надписей на территории СССР. – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1981 год. М., 1983, с. 182–188.
211 Дучиц Л. В., Мельникова Е. А. Надписи и знаки на костях с городища Масковичи (Северо-Западная Белоруссия). – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980 год. М., 1981, с. 185–215.
212 Добровольский И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Рунические граффити на восточных монетах.
– В кн.: Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 142–152.
213 Добровольский И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Рунические надписи и скандинавская символика на куфических монетах. – В кн.: Тез. докл. VII Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. 2. Л. –М., 1976, с. 155–156; их же. Классификация и интерпретация граффити на восточных монетах (коллекция Эрмитажа). – Тр. Гос. Эрмитажа, 1981, т. 21, с. 53–67; Мельникова Е. А., Никитин А. Б., Фомин А. В. Граффити на куфических монетах Петергофского клада начала IX в. – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1982 год. М., 1984, с. 26–47.
214 Lebedev G. S. On the Early Date ..., p. 90–101.
215 Мельникова E. А., Никитин А. Б., Фомин А. В. Указ. соч., с. 26.
216 Добровольский И. Г., Дубов И. В., Рождественская Т. В. Новая находка граффити на куфической монете. – Вестник ЛГУ, 1982, № 2, с. 29–32.
217 Мельникова Е. А., Никитин А. Б., Фомин А. В. Указ. соч., с. 35–38
Уровни и этапы развития славяно-скандинавских отношений IX—XI вв.
Итоги междисциплинарных исследований русско-варяжских связей, основанных на комплексном анализе археологических, нумизматических, письменных и языковых данных, нашли выражение в появившихся к началу 1980-х гг. вариантах периодизации славяно-скандинавских отношений, соотнесенной как с основными этапами образования Древнерусского государства, так и с внутренней динамикой «эпохи викингов» в Северной Европе218. Показательно при этом, что расхождения в оценке некоторых частных хронологических рубежей, равно как соотношения тех или иных конкретных факторов на каждом из выделенных этапов, не заслонили главных, определяющих результатов, достигнутых при современном состоянии изучения проблемы, а именно: во-первых, определяющей роли для развития русско-скандинавских отношений (и шире, международных отношений в системе всего Балтийского культурно-экономического региона IX-XI вв.) социально-экономических, политических и культурных процессов, разворачивавшихся в восточнославянском раннефеодальном обществе Древней Руси; во-вторых, основанного на структурной сложности этих процессов многопланового и многостороннего характера славяно-скандинавских отношений, охвативших различные структурные уровни исторической действительности: экономики, общественно-политической структуры, культуры и идеологии раннефеодальных обществ Древней Руси, Скандинавии и других стран Балтики. В соответствии с этими уровнями русско-скандинавские отношения принимали многообразные, лишь постепенно раскрывающиеся во всем своем богатстве формы; взаимодействие было плодотворным для всех участвовавших в нем сторон, определив качественные характеристики раннесредневековой культуры стран Балтики219.
Систематизация данных о формах этого взаимодействия, несомненно, определяет дальние и интересные перспективы исследований, организация которых должна стать не только междисциплинарным, но и международным научным предприятием. Однако могут быть выделены, с определенной долей обобщенности, основные уровни или аспекты славяно-скандинавских контактов220.
I. Материально-ценностный уровень. Наиболее доступный для археологического изучения, он представлен артефактами и материальными ценностями, включая драгоценные металлы. С начала IX в. это прежде всего серебро: восточное, поступавшее с территории Древней Руси и обеспечивавшее жизнеспособность балтийской экономической системы, а на определенном этапе - западное, с последних десятилетий X в. Роль Древней Руси в экспорте серебра определялась ее господствующим положением на водных путях, связывавших Север Европы с исламским миром; основная часть поступивших ценностей (не менее 60%) нашла применение во внутреннем древнерусском денежном обращении, обеспечивая развитие экономики древнерусских городов на этапе формирования, а главным образом стимулируя становление феодальных отношений (в арабском серебре реализовывалось первоначально собранное в виде пушнины «полюдье», видимо уже в первой трети IX в. осуществлявшееся в общегосударственном масштабе и до середины X в. сохранявшее значение основной формы раннефеодального отчуждения избыточного общественного продукта в пользу господствующего класса)221. Значительная часть серебра (свыше 40% или, ориентировочно, от 3 до 5 млн. марок) поступила во внешнее, балтийское обращение, составив в нем более половины валютного фонда. При этом ничтожная доля (0,25%) приходится на военные субсидии 882-1054 гг.-«варяжскую дань» в сумме 300 гривен (75 марок серебра), ежегодно взимавшихся с Новгорода и шедших, очевидно, на оплату сторожевого варяжского отряда, вероятнее всего обеспечивавшего безопасность в акватории Финского залива. Некоторая часть восточного серебра была получена викингами в виде военной добычи во время закаспийских походов «русов» в 860-х, 910-х, 940-х и 1040-х гг., которые были организованы киевскими князьями в соответствии с условиями заключавшихся в эти годы русско-византийских договоров222; участие варяжских контингентов в этих походах отразилось не только в русских, арабских, грузинских источниках, а также скандинавских рунических надписях, но и в распределении арабского серебра в погребальных комплексах могильника Бирки (особенно показательна концентрация монет в богатых камерных погребениях X в., связанных с феодализирующейся военно-дружинной свейской знатью)223. Несомненно, однако, что основная часть монетного серебра, особенно представленного в кладах длительного накопления, была результатом интенсивных и многоступенчатых торговых операций. Они же во многом способствовали распространению в скандинавских, древнерусских и прибалтийских памятниках различных видов артефактов, связанных с торговлей или же функционированием приморских и речных торгово-ремесленных поселений с полиэтничным населением.
Торговый и торгово-ремесленный обмен зафиксирован практически всеми доступными видами археологических материалов, начиная с керамики: славянской, распространяющейся в шведских и датских памятниках начиная с IX в. (первоначально, вероятно, в качестве тары), равно как фризской, и, видимо, даже отдельных форм скандинавских лепных сосудов, появившихся в некоторых древнерусских ОТРП224. Показательно при этом активное воздействие славянского («западнославянским» оно может быть названо с определенной долей условности, учитывая нарастающее количество аналогичных развитых гончарных форм не только в городских, но и сельских поселениях Северной Руси; вместе с другими особенностями «северославянской культурно-исторической зоны» эти формы гончарных сосудов, видимо, являются одной из характеристик «верхнерусской археологической культуры» VIII-X вв.)225 профессионального гончарного ремесла на керамическое производство в Скандинавии.
Общебалтийский характер наряду с некоторыми пахотными земледельческими орудиями и распространившейся при посредничестве славян конской упряжью приобрели наборы железных ремесленных инструментов. Обнаруженный при раскопках Е. А. Рябинина в Старой Ладоге комплекс ремесленных орудий226 свидетельствует о налаженных контактах в этой сфере уже в середине VIII в. То же относится к распространению, а затем и местному производству стеклянных бус, которые в период до широкого распространения монетного серебра, видимо, играли роль средства денежного обращения; в некоторых областях эта их роль в меновой торговле пушниной прослеживается и в X XI вв.227