Славянские древности

Нидерле Любор

Лишь одна вещь свидетельствует о том, что еще до X века сами славянские мастера могли изготовлять мелкие металлические украшения. Это известное славянское височное кольцо, происхождение которого не выяснено, но которое, вероятнее всего, было изготовлено где-то на юго-западе по римским образцам и стало с течением времени характерным признаком славянской прически настолько, что в X и XI веках височные кольца встречаются в славянских погребениях повсюду — на Балканах, в Альпах, на Эльбе, на Висле и в обширном днепровском бассейне. Это височное кольцо следует рассматривать сначала как чужеземное изделие, распространявшееся постепенно начиная с VII века с запада на север и на восток, а в VIII или IX веке заимствованное славянскими мастерскими, местонахождение которых нам до сих пор, конечно, неизвестно.

Итак, наряду с имитацией римской провинциальной керамики [1483] , это первое появление изделий славянской художественной промышленности, сначала простых, невзрачных, но начиная с X века уже самой разнообразной формы, нарядно украшенных и выполненных в более совершенной технике, так как начиная с этого времени в находках довольно часто встречаются позолоченные и посеребренные височные кольца [1484] .

С началом поступления к славянам значительного числа восточных и византийских художественных изделий местная индустрия получила большое число образцов для имитации. Подражали, в частности, серебряным восточным изделиям, украшенным тонкой зернью [1485] , причем подражали более или менее удачно в

серебре или грубее в различных белых сплавах менее ценных металлов, затем плетеным серебряным ожерельям и разным браслетам и перстням, рогам для питья и, конечно, некоторым видам драгоценного оружия. Однако еще больше имитировались с конца X века византийские изделия; это происходило, несомненно, потому, что византийские мастера сами приходили в главные русские городские центры и здесь основывали мастерские, руководили и обучали местных ремесленников новым приемам и формам [1486] , а также потому, что монахи русских монастырей отправлялись в Царьград, чтобы выучиться там разным наукам и искусствам [1487] . Таким образом, сами византийские художественные приемы были принесены на Русь, и, действительно, уже в кладах XI–XII веков, собранных и опубликованных Н. П. Кондаковым, много изделий не чисто византийского производства, а являющихся результатом славяно-русской имитации [1488] . Кое-где это непосредственно подтверждается и славянскими надписями, славянскими именами святых на покрытых эмалью крестике, медальоне или кубке [1489] . В других местах это большей частью опять-таки посуда или украшения: кресты, медальоны, серьги, колты, браслеты, перстни и диадемы — все это украшено крупной зернью или сканью, чернью или также эмалью. Все эти трудоемкие технические приемы славянские русы освоили с большим успехом. Хотя опытный археолог и отличит эти северные подражания от подлинных прекрасных царьградских изделий X и XI веков, но он не откажет им в значительном совершенстве.

1483

См. выше, стр. 338.

1484

См. подробно обо всем этом в „Ziv. st. Slov.“, I, 592 и сл., и здесь, на стр. 242 и сл.

1485

О популярности этой филиграни свидетельствует, в частности, распространенность арабских кладов с этим серебром среди всего северного славянства и до Одера (см. выше, стр. 348).

1486

См. Лаврентьевскую летопись под 988, 989 годами, а также здесь, на стр. 400.

1487

Киево-Печерский патерик, IV, 13; R'eau, L’art russe, 198.

1488

Н. Кондаков, Русские клады, СПБ, 1896, 1, и „Русские древности в памятниках исскуства“, V, 6, 10, 101 и сл.

1489

См. „Ziv. st. Slov.“, I, 645, III, 242. См. также „Известия българ. арх. общ.“, VII, 114.

В области славянской индустрии наряду с вышеуказанными височными кольцами достойна особого упоминания еще одна категория украшений, поскольку они очень типичны для восточных славян, так же как S-образные височные кольца для западных, и еще потому, что они не являются простой имитацией чужеземных образцов, а самостоятельными творениями славянской индустрии. Это так называемые височные кольца русских курганов X–XII веков (см. выше, стр. 244), которые вплетались в волосы по обе стороны головы, так же как западные S-образные височные кольца. Но эти последние на территории Руси сохраняли единообразие, самое большее, что допускалось, это когда к ним что-нибудь подвешивали или вставляли, тогда как развитие русских височных колец привело в некоторых местах, в частности на востоке у племени северян, радимичей, вятичей и кривичей, к образованию новых вариантов [1490] . Некоторые из них замечательны изяществом формы и тонкостью отделки, например вятичские височные кольца из междуречья Оки и Москвы. Эти прекрасные образцы местной славянской индустрии X–XII веков возникли, по-видимому, благодаря восточному влиянию; по крайней мере, об этом свидетельствует их географическое расположение. Они известны у тех племен, которые долгое время находились под хазарским владычеством.

1490

См. рис. на стр. 34.

Больше всего мастерских, в которых делались эти вещи в X и XI веках, было в Киеве и его окрестностях. Там были найдены около княжеского дворца остатки ювелирных мастерских и мастерских по производству эмалей, подобные же остатки были открыты также В. Хвойко и на Шаргородском городище около Василькова [1491] . Но вскоре мастерские стали появляться и в других местах, как, например, в Новгороде, на Волыни и больше всего, что интересно отметить, на северо-востоке, в бассейне Волги и Оки, во Владимире, Суздале, Ростове, Ярославле и Юрьеве. Особенно славились всеми видами художественных работ владимирские и суздальские мастерские.

1491

В. Хвойко, „Древние обитатели среднего Преднепровья…“, 71, „Изв. арх. ком.“, II, Приложение 30.

Но этот период и его ремесла выходят за рамки этой книги, так же как и описание развития славянской промышленности на Западе после XI века.

Для южных славян местом обучения славянских мастеров ремеслам была Антиохия. Томаш из Солуни свидетельствует, что епископ Лаврентий (около 1060 года) посылал в Антиохию человека для обучения там мастерству золотых и серебряных дел. И этот последний, возвратившись, «omnia perfecit opere sculptorio artis ingenii antiochenae» [1492] .

1492

Thomas, Hist. salonit., XVI.

Песни и музыка

Ни один вид развлечения славяне не любили так, как песню, пляску и музыку. Еще и ныне славянин любит пение, он поет в радости и в печали, во время работы и отдыха. Тысячелетия тому назад пели постоянно, вероятно, больше, чем теперь, на свадьбах и на похоронах, на общественных и семейных празднествах [1493] .

А с песней неразрывно были связаны пляска и инструментальная музыка. Sclavus saltans было, по-видимому, обычным понятием в IX или X веках [1494] .

1493

Свадебная песня упоминается в Поучении Владимира Мономаха 1096 года (Лаврентьевская летопись, 244).

1494

Ermenricus Augiensis (Mon. Germ., II, 101).

Об этом свидетельствует также множество других самых достоверных сообщений. В различных церковных проповедях и поучениях, о важности которых для ознакомления с концом славянского язычества я уже говорил выше (стр. 269), в частности в русских проповедях, которых сохранилось больше всего, постоянно звучит жалоба на то,

что русский народ в определенные дни недели (в субботу), а также во время различных годовых празднеств собирается на деревенской площади или за деревней для разнузданных увеселений, на которых много пьют, пируют, предаются суевериям и занимаются жертвоприношениями рожаницам, феям и другим бесам, но больше всего пением, плясками и музыкой. Церковь безуспешно пыталась искоренить это «бесовское» или «сатанинское» пение и пляски [1495] . Все было напрасно. Народ тяготел к этим развлечениям, сопровождающая их музыка была ему во сто крат милее, чем монотонное пение в церквах. В 1068 году Киевский летописец горько жалуется, что на увеселительных празднествах полно народу, тогда как церковь зияет пустотой… [1496]

1495

В славянских текстах имеется для пения общепринятый древний термин peti (пение, песнь), для танца с песней — термин plesati (плясать), и для уяснения силы характера славянского народа интересно то, что слово плясать является одним из немногих слов, заимствованных у славян германцами (см. готск. plinsjan — в библии Ульфилы).

1496

Лаврентьевская летопись, 166.

В остальном же о характере этих древних песен и плясок нам ничего не известно. По современным песням славян до сих пор не удалось создать представление об основах праславянской музыки [1497] . Нам не известна ни ее форма, ни тональность и такт, но, возможно, гармония тонов и минорная тональность современной народной музыки уже праславянские. Древние песни были чаще всего хоровые, но в отдельных случаях возникали уже первые любовные песни. Были ли в те древние времена у славян также свои героико-эпические песни, прославляющие князей и героев, достоверно не доказано. Однако весьма вероятно, что на празднествах, в частности во время пиршеств на княжеском дворе, специальные певцы пели такие панегирические песни. К ним относился, по-видимому, и мифический Боян конца XI — начала XII века, о котором неоднократно упоминается в «Слове о полку Игореве» и который воспевал славу и печаль русской земли в боях с половцами, перебирая при этом струны лютни [1498] . Вообще же русские былины и южнославянские эпические песни засвидетельствованы только в более поздние времена.

1497

Когда-то это попытался сделать Л. Риттер из Риттерсберга (Myslenky о slov. zpevu. Литер, прилож. к „Venci“, Praha, 1843; Pravlast slov. zpevu, Cas. Ces. Musea, 1846), но без достаточного материала. См. J. Hor'ak, Narod. vestnik, XV, 143.

1498

„Слово“ (ed. Erben), 1 и сл. Также в других источниках (см. Полн. собр. русских летописей, II, 180, 187) упоминается о подобных песнях на княжеских пиршествах. См. прежде всего В. Ягич, Gradja za slov. nar. poeziju (Rad. XXXVII, 77) и E. Аничков, Язычество и Древняя Русь, 184, 192, 205 и сл.

Но если мы так и не можем ничего сказать о характере славянских песен и плясок, то нам достаточно известны музыкальные инструменты, на которых играли славяне в X и XI веках или которые им были по крайней мере известны. Во время упоминавшихся уже субботних развлечений и на празднествах, а также на свадьбах и похоронах обычным инструментальным аккомпанементом был оркестр из четырех инструментов, которые следует считать инструментальной основой славянской музыки: труба, свирель, бубен и гусли. Это была музыка — слав, гульба, гуденье — в подлинном смысле слова. Славянская литература XI и XII веков подтверждает эту типичность характера славянской музыки целым рядом свидетельств, собранных мною в другом месте [1499] . В них неизменно встречаются упомянутые четыре основных инструмента [1500] . Имеются еще, однако, более древние интересные сообщения, такие, например, как записанный Феофилактом Симокаттой известный рассказ о трех славянах с лютнями в руках, приведенных к императору Маврикию в 591 году [1501] , и затем несколько арабских сообщений IX и X веков, в которых упоминаются у славян разного вида восьмиструнные лютни, тамбурины и свирели, в частности особые большие свирели длиной в два локтя [1502] .

1499

Собранную литературу о древних славянских музыкальных инструментах см. в моей статье „Pocatky slowansk'e hudby“ в „Вестнике этнографии“ (Прага, 1914, 49, примечание 41) и данную в „Ziv. st. Slov.“, III, 707.

1500

В те времена на княжеских дворах было уже, конечно, много музыкантов и самых различных музыкальных инструментов, занесенных с чужбины. Такую музыкальную сценку наглядно изображает фреска, нарисованная византийскими умельцами на лестнице храма св. Софии в Киеве (рис. на стр. 569), где мы видим, помимо двух плясунов, еще музыкантов, играющих на флейте, свирели, лютне, арфе (псалтерион) и тарелках.

1501

Theoph., VI, 2.

1502

Ибн-Русте (Гаркави, указ. соч., 265); Гардизи (ed. Bartold), 123; неизвестный Персидский географ (ed. Туманского), 121; Al. Bekr^i (ed. Rozen), 55; Ибн-Фадлан (Гаркави, указ. соч., 98).

От этих инструментов ничего не сохранилось, за исключением лишь небольших свирелей, найденных в курганах, едва ли славянских. Однако мы можем все же получить достаточное представление о них по рисункам последующих XII–XIV веков, а кроме того, сравнивая формы, сохранившиеся у славян и у соседних им литовцев или финнов. Труба (старослав. troba), рог (рогъ) и свирель (древнерусск. пищаль, свирель, сопель, свистокъ) имели обычную простую форму, сохранившуюся и поныне у славянских пастухов. То, что славянский пастух уже в X и XI веках носил свирель или флейту, подтверждается древними рисунками; выражение «пастыріе свиряюще» является также одним из древних в славянской литературе, так как встречается дважды в «Житии св. Наума» X века [1503] . Хуже обстоит дело с древним барабаном (бубном) (старославянск. ббънъ), о форме которого нет определенного представления. Он связывается с лат. tympanum и греч. , форма которых известна и которые были знакомы славянам уже в X веке, однако на чешских миниатюрах XIII и XIV веков барабан изображается уже в виде высокого пустого тулова, обтянутого кожей, по которому били палочкой [1504] . К какому из этих инструментов больше приближался русский бубен X и XI веков, я не могу сказать. В римском патерике X века упоминается «бубн кумбальский», соответствующий греч. [1505] .

1503

Изд. Лаврова, 9, 32.

1504

Zibrt, Dejiny tance, (Praha, 1895), 36, 38.

1505

Изд. Соболевского (Киев, 1904), 8.