Славянский котел
Шрифт:
И не успели они приступить к трапезе, как на дворе за открытым окном послышалось движение; вначале подъехал автомобиль, потом раздались голоса: два-три мужских, один женский. Дверь растворилась и в окружении трёх молодых парней вошла женщина. Парни остались стоять у порога, а молодая дама,— впрочем, больше похожая на девицу,— подошла к Простакову:
— Меня зовут Драгана, будем вместе работать. Я биохимик, училась в Московском университете. Скажу вам сразу: это я виновата в таком обороте вашей судьбы. Позже я вам всё объясню, и, надеюсь, вы меня простите, а сейчас садитесь, пожалуйста.
Подошла к адмиралу, поцеловала его в щёку. Папаша Ян поднялся с кресла во главе стола и хотел было усадить в него Драгану, но девушка обхватила его за руки и стала вталкивать в кресло. При этом говорила:
— Вы теперь вышли в отставку, и я хочу, чтобы вы были хозяином и острова, и моего дома и здесь на острове заменяли мне отца. Садитесь, садитесь. Это теперь ваше место, я сяду вот здесь напротив молодого человека, которого мы, наконец, дождались.
Она села напротив Бориса и смотрела на него с чувством нескрываемого восторга, как смотрят дети на взрослого человека, подарившего им красивую игрушку. Борис же, напротив, и хотел бы на неё смотреть, но смущался, и если взгляды их всё- таки, встречались, быстро опускал глаза. Он в первую же минуту был и поражён, и очарован этим внезапным дивом, в котором неизвестно чего было больше: внешнего обаяния или какой-то неведомой внутренней силы и магнетизма. Говорят, в глазах, как в зеркале, можно увидеть душу человека. Но о Драгане можно было бы ещё и сказать: если в женщине нет ничего примечательного, а только лишь вот такие глаза, как у неё, то и тогда она была бы неотразимой. Глаза у неё тёмно-синие и большие, ресницы длинные, чёрные. Нет, описать такие глаза невозможно, их надо видеть, но и как же их разглядишь, если пристально в них смотреть неловко? Но, может быть, это только Борис не мог подолгу смотреть на девушку. Да, наверное, скорее всего, так оно и было. Борис боялся, как бы Драгана не заметила в его взгляде пристрастного к ней интереса. Ведь им придётся вместе работать!
Что же до Драганы, она смотрела на него неотрывно и продолжала радоваться его появлению в их пределах.
— Арсений Петрович мне говорил: к нам приедет юноша, похожий на Есенина. Я страсть как люблю Есенина! А вы как его двойник! Надо же, как вы похожи на Есенина! Нет, это удивительно, что я увидела живого Есенина. Одно только плохо: я не смогу с вами работать. Я всё время буду смотреть на вас и восхищаться. Я, наверное, встретила свою любовь. А? Что вы на это скажете, если я вас полюблю? Мне двадцать три года, а я никого не любила. А вы мне скажите сейчас же: вы женаты? Вы кого-нибудь любите?.. отвечайте быстрее.
— Дана! Девочка моя. Я никогда не слышал от тебя таких смелых и рискованных речей. Ну, что подумает о тебе наш гость? Он такой скромный, сдержанный и — такой умный. Наконец, не надо забывать, что перед нами — великий учёный. Мне кто-то дунул в ухо, что это первый человек планеты. Недаром же мне велели притащить его к тебе на остров.
— Ну, вот, дядя. Первый человек планеты! А зачем же мне нужен второй или третий? Мне и нужен первый! Я такого только и могу полюбить. И вообще... не надо нам мешать. Мы с ним люди одного поколения, и отношения между нами должны быть современными. Я хотя и красавица, и дочь губернатора, и внучка миллиардера, и женихов за мной тянется длинный шлейф, а вот он-то может меня и не полюбить. Это будет для меня катастрофа, и этого я не переживу. Я тогда уеду в Белград и никогда к вам не вернусь.
Все эти длинные, демонстративно откровенные тирады Борис воспринял как шуточные и заключавшие неуважительное к нему отношение, но отнёсся к ним спокойно и будто бы даже не принимал их всерьёз, но в глубине души был обижен и долго не подавал в разговоре даже коротких реплик, не находя умных и подходящих для такого момента слов. Где-то на уровне подсознания копошилась мысль: мне трудно будет сохранять равнодушие, но я найду в себе силы, чтобы не показывать ей своего интереса и, тем более, восхищения.
Но что же она такое, эта девушка, принесшая с собою столько новых, сильных впечатлений для Бориса и заставившая присмиреть грозного адмирала?
Легко и весело она набирала себе еду, задавала Борису вопросы и, казалось, всё больше радовалась тому счастливому обстоятельству, что человек, которого они долго ждали, был и молод, и хорош собой, и всем своим обликом так походил на Есенина и на них — на дядю Яна, и на неё, Драгану. И, кажется, это вот последнее обстоятельство и вызвало такой откровенный восторг девушки, который она, может быть, и хотела бы скрыть, но не умела. И дальше она говорила:
— Удивительно, как мы, русские, похожи друг на друга! Вы не находите?
Она говорила по-английски, но некоторые фразы вырывались у неё по-русски.
— Вы русская?
— Нет же, нет, конечно; я сербка и родилась в Америке, но, когда бываю в Белграде у своего второго дяди, говорю только по-русски, и мы любим говорить: «Мы тоже русские!». Быть русским — это мечта многих сербов. Россия — такая великая и могучая страна! А русский народ так много сделал для человечества! Сербы — тоже народ замечательный, но вас, русских, я люблю больше.
— Вы так хорошо говорите по-русски.
— Да, хорошо. Моя бабушка и прабабушка жили в России, а потом и я три года училась в Московском университете и работала в химической лаборатории — в том же научном центре, где работали и вы. Только я вас там не видела.
— Вы работали у Арсения Петровича?
Драгана как-то вдруг сникла, опустила глаза. Тихо проговорила:
— Да, и он здесь, у нас — у него большая лаборатория, но теперь он болен. Не хочет никого видеть, лежит на диване и не оборачивается даже на мой зов. А если к нему приходит врач-психолог Ной Исаакович, с ним случается истерика. И он гонит от себя врача. Не верит ему и даже боится. А про вас каждый день спрашивает: не приехал ли мой ученик Боренька? Я надеюсь, он вам обрадуется и станет поправляться. Он часто вспоминает какую-то лестницу уравнений математика Зубова и говорит, что только Боренька сумел в ней хорошо разобраться, и только эта лестница нам поможет. Сейчас нельзя совершить никаких серьёзных открытий без знания математики. Нам известно, что и вы не однажды ездили в Ленинград на консультации к знаменитому профессору Зубову.
Драгана говорила ласково и как-то душевно, доверительно. Голос у неё был мягкий, чистый и звонкий. Если закрыть глаза и слушать только один её голос, то могло показаться, что с вами беседует ангел или девочка-подросток; голос её как бы вызывал вас на откровенность, побуждал верить ей и в свою очередь говорить тоже о приятном, душевном и очень личном. Сейчас она была совершенно непохожа на ту, что минуту назад с дерзким вызовом говорила о Есенине, о любви. Простаков снова почувствовал неодолимую силу её обаяния, на этот раз уже не физического, а какого-то иного, тайного, проникающего в вашу душу и сердце. Борис не смотрел на неё, он боялся поднять глаза и выдать своё волнение, свою беспомощность и так неожиданно поразившую его слабость. Он решительно не знал, о чём с ней говорить. И думал лишь о том, как будет с ней работать, общаться,— наконец, как переживёт тот роковой момент, когда окончательно убедится в том, что она подшучивала над ним, высмеивала, говоря о его похожести на Есенина.
Вдруг она сказала:
— Я бы не хотела, чтобы вы там жили.
— Где? — не понял Борис.
— А там, в Белом доме.
Она посмотрела на дядю Яна.
— Пожалуйста, поселите его у себя на третьем этаже и следите, чтобы он от нас никуда не убежал. Я буду плакать, если мне скажут, что этот русский молодой человек исчез так же, как он исчез из своей казацкой станицы. А если вы мне не обещаете его сохранность, я поселю его у себя и поручу охранять тем самым трём парням, которых приставил ко мне не то отец, а скорее всего дедушка. Да, да — поселите его у себя. На третьем этаже у вас много свободных комнат. Пожалуйста, прошу вас.