Славянский котел
Шрифт:
— Выполняйте вы свои инструкции, но мой коллега, кажется, не нуждается в вашей опеке.
Она оглядела Простакова, улыбнулась и добавила:
— Но, может быть, я чего-нибудь не знаю?
Из-за спины врача выступил Иван Иванович:
— Мадемуазель Драгана, наш доктор хотел сказать вам комплимент, но он плохо владеет английским и потому не всегда понятно, что он говорит. Простите его, пожалуйста.
Решительно подхватил за руку своего товарища и повёл к маленькому двухэтажному домику, где они жили. А когда удалились на достаточное расстояние, Драгана сказала Борису:
— Странные субъекты! Следят за каждым вашим шагом и будто бы между собой враждуют. У меня создалось впечатление: они служат разным хозяевам и каждый стремится перетянуть вас на свою сторону. Будьте осторожны и не во всём им доверяйтесь. Я надеюсь, что дядя Ян раскроет мне их интересы, и тогда я постараюсь оградить вас от излишней опеки.
На это Простаков заметил:
— Боюсь, что они меня принимают за кого-то другого. Я ещё не сделал ничего такого, что бы представляло интерес для иностранных разведок.
Драгана не возражала Борису, и это его обидело; значит, и она не верит в серьёзность его работ, а Борис хотел бы выглядеть в её глазах значительным и интересным учёным. Не зря же американская разведка так тщательно спланировала и ловко провела операцию с его похищением.
Около машины их ожидали уже знакомые Борису три парня. Один из них подошёл к Драгане и что-то тихо проговорил. Она обрадованно закивала головой:
— Да, да, я же сказала: вы можете отдыхать,— и не только сегодня, завтра, но и целую неделю, и даже месяц. А если угодно, и совсем не являйтесь. У меня теперь есть охрана.
Она взяла за руку Бориса:
— Вот он, моя охрана. А дедушке я скажу: мне ничто тут не угрожает, у меня есть друзья, коллеги по лаборатории, и я никого не боюсь.
Все три парня слышали её слова и, как видно, не обрадовались, а наоборот: подошли к Драгане ближе и один из них сказал:
— Любезная госпожа, у нас контракт, мы получили деньги вперед, а потому не вправе выполнить ваше распоряжение. Но освободить вас от нашего присутствия на несколько дней мы можем.
— Хорошо,— согласилась Драгана.— Пусть будет так.
Пригласила Бориса в машину, и они поехали.
По дороге, вившейся по берегу океана, машина шла на небольшой скорости. Драгана сидела за рулём.
— Я люблю ездить на машине,— и только одна, или с дядей, или другим каким интересным собеседником, но непременно с интересным. Вы для меня интересный, и даже очень; во-первых, потому, что вы похожи на Есенина, а во-вторых — вы русский, только что приехали из Москвы, а я очень хочу знать, что происходит на нашей Большой славянской Родине, в России.
— Я жил на Дону, в казацкой станице Каслинской.
— Всё равно: Дон, Волга, Москва-река... Это Россия, наша Большая Родина. Мы теперь всё больше думаем о России, смотрим туда, на Москву, Ленинград, Сталинград. Нас удивляет спокойствие русских. Вас будто подменили, вы не боретесь с сатанинской властью. У нас здесь, в насквозь прогнившей Америке, и то больше бойцовского духа. Тут молодёжь собирается в колонны, ходит по улицам, зовёт на борьбу с глобализмом. Надеюсь, вы там знаете, что это такое — глобализм? У нас есть лидер антиглобалистов — публицист Герасимов. Он американец, но русский по происхождению. Я с ним знакома, познакомлю и вас.
Потом, повернувшись к Борису, неожиданно сказала:
— Зовите меня Даной. Меня так зовёт дедушка, родители и оба дяди. Да, оба, потому что есть у меня ещё и дядя Савва. Он живёт в Белграде, и я скоро к нему поеду. Так тот ещё и назовёт иногда нежно и ласково: Дануш. Вам я также позволяю называть меня, как вам захочется. Ну, так вот: есть ещё и дядя Савва. Я к нему езжу часто. У меня в Белграде много знакомых, и я участвую в политической жизни. Хочу посетить в тюрьме нашего бывшего президента Милошевича. Это будет трудно, но за деньги всё можно. И я бы хотела поехать в Белград вместе с вами. И в Москву, и в Ленинград, и в Сталинград.
— Меня не пустят с острова. Я пленник.
— Пустят,— пообещала Дана.— И ещё как пустят. Я вот за них возьмусь, за этих вездесущих иудеев, Ивана Ивановича и врача Ноя. Я им покажу, какой вы пленник. Мне только нужно хорошенько узнать, что они за птицы, чьи интересы представляют. Повезу вас к отцу, и мы всё выясним.
Машина свернула в сторону от океана и скоро выкатилась на вершину холма. С него были видны другие холмы и даже гряда невысоких гор, которые, впрочем, тянулись всего лишь на два- три километра, снова сходили на нет и превращались в поляны, на которых то тут, то там белели маленькие красивые домики.
— Тут живут рыбаки,— поясняла Драгана,— а их жёны и дети обслуживают нашу лабораторию. Всего населения на острове двадцать тысяч человек. Приезжают люди с материка; я их не принимаю на постоянное жительство, но они, всё-таки, как-то проникают.
Вышли из машины. Драгана продолжала:
— Пойдёмте на тот холм, я покажу вам места, где будут жить биологи.
По дороге развивала планы:
— Я хочу расширять лабораторию, превратить её в большой научный центр. Дедушка даёт деньги, но говорит: «Не разводите там всяких мелких тварей, от которых идут болезни. Просит построить для него виллу в самом красивом месте острова. А вот и холм, где будет городок учёных.
Они взошли на вершину и обратили взоры к океану:
— Я хочу поселить здесь сотрудников лаборатории с их семьями. Пусть тут будет много людей,— может быть, не одна тысяча. И все славяне. Позовём сюда педагогов, врачей — и тоже славян. И обучение тут будет в основном домашним. Сейчас в Америке обучение на дому становится массовым. И это хорошо. Дети не должны целыми днями общаться друг с другом,— даже если они одной национальности. Мы будем учить и воспитывать в домашних условиях в кругу людей взрослых, любимых, интересных. А теперь скажите: вы мне поможете отобрать в России три-четыре сотни молодых и талантливых биологов и позвать их на остров?