Славянский викинг Рюрик. Кровь героев
Шрифт:
Они обошли величественный храм снаружи. Ильва прикоснулась пальцами к его стенам из темно-красного бутового камня, ощутила холод и произнесла, обращаясь к Рерику:
– Как люди сумели возвести такую красоту? Уж не сам ли Господь Бог вдохнул в это создание свою чудесную силу?
Потом они бродили по улицам Аахена. Деревянные домишки чередовались с богатыми особняками купцов, дворцами герцогов и короля. Узкие улочки были уложены неотесанными жердями, кое-где умощены камнем.
Их привлек рынок. Чего здесь только не было в продаже: аметистовые и гранатовые броши, костяные расчески, серебряные зеркала, в которых лицо можно было разглядеть лучше, чем в ручейке, свечи, различные масла, благовония, в избытке лежали великолепные ткани, полотна домашнего изготовления.
Продавцы наперебой предлагали разнообразную снедь: и рыбу, и буханки хлеба с клеймом пекаря, и имбирь, и сахар, и вкусные печенья…
Ильва потащила Рерика к тем лавкам, где продавались драгоценности.
Ее глаза разбежались от обилия украшений.
Рерик купил ей медовых пряников, выпеченных в виде птичек и зверюшек, подарил янтарные бусы и серебряные серьги. Радости ее не было конца. Она гладила драгоценности и поминутно поворачивалась к Рерику, спрашивая:
– А серьги мне идут? А бусы к лицу?..
Потом они пошли по улицам Аахена, через пригород направились к дубовой роще. Они разговаривали о пустяках, но им казалось, что они обсуждают что-то важное и значимое; ими овладели необыкновенная радость и беспричинная беспечность. Они шли и улыбались неизвестно чему, все им казалось прекрасным и необыкновенным. Изредка касались пальцами рук, потом он взял ее руку и уже не отпускал. Они остановились возле развесистого дуба, он легонько привлек ее к себе, и вдруг невидимая сила бросила их в объятия друг другу…
Она первой отстранилась от него, произнесла в полузабытьи:
– О Рерик! – и прильнула горящей щекой к его груди. Он гладил ее по густым волосам, пьяный от счастья…
Но вдруг она сказала:
– Это невозможно!..
– Что – невозможно?..
– Наш брак. Он неосуществим.
– Почему?
– Ты – язычник, а я – христианка!
– Тогда переходи в язычество.
– Христиане не возвращаются в язычество…
Рерик немного подумал. Он вспомнил церковь, то потрясение, которое испытал, находясь в нем, произнес:
– Тогда я перейду в христианство.
– Правда?
– Да. Ради тебя я готов на все.
И с этого момента для них начались дни безмерного счастья. При свиданиях Рерик шептал ей ласковые слова, которые не приходилось выдумывать, а они шли из самого сердца, говорил, что влюбился в нее по пути в Аахен, только боялся признаться даже самому себе. Она же с затаенной улыбкой отвечала, что только сейчас испытала, что такое настоящая любовь. В прежнем чувстве к Уто у нее было много детского, она не задумывалась об их отношениях, да и что могла понимать она в свои семь лет, когда состоялась их помолвка? Она держалась с ним, как с другими детьми, только был он для нее каким-то особенным другом, но не больше. Шли годы, но ничего не прибавлялось к ее чувствам, все оставалось по-прежнему. Как были их отношения детской забавой, так и остались ими.
Скоро они стали строить свои планы на будущее.
– Я провозглашен князем бодричей, – говорил Рерик, – хотя еще год вместо меня будет править Дражко. Я поставлю его в известность о своем предстоящем браке с тобой, саксонской герцогиней, и он не сможет мне препятствовать в этом. Вот уже семь лет царит между нашими племенами мир и согласие, поэтому никаких препятствий соединению наших судеб нет.
– Мой род, – отвечала Ильва, – старинный и знатный. Мои дед и отец всю жизнь провели в войне против франков, стали хорошо известны в стране как мужественные и честные воины. На первое место отец ставит незапятнанную честь своего рода. Я для него – самая любимая дочь, он не будет противиться ее желанию, тем более браку с таким женихом, как князь племени бодричей.
Так и решили: когда закончится сорокадневный траур по Уто, они объявят своим родителям о своем решении соединить свои судьбы.
А через две недели прискакал гонец из Падербори и сообщил, что в родной дом вернулся Уто, выкупленный из норманнского плена. Раздавленный новостью сидел в своей комнате Рерик, когда к нему вошла Ильва и с каменным выражением на лице сообщила, что исполнит волю родителей и выйдет замуж за Уто, а все, что произошло между ними, они должны забыть и никогда не напоминать друг другу.
В тот же день она уехала в Альдинбург.
VII
Не сразу Рерик в полной мере ощутил свалившуюся на него беду. Сначала он почувствовал необычную пустоту вокруг себя. Вроде потерял что-то нужное и важное, а что – не мог сразу сообразить, мыкался из угла в угол, как неприкаянный. Только потом обрушилось на него что-то тяжелое и страшное. Он не в состоянии был думать ни о чем, кроме Ильвы.
«Ильва, Ива, – повторял он бесконечно, – где ты теперь, моя Ивушка?» Его грызла тоска. Он не мог находиться на одном месте – непослушные ноги несли его по тем местам, где они бывали с Ильвой. Вот величественный храм, где она, скорбно склонив голову, молилась за всех живых и мертвых. Вот здесь она подошла к его стенам и, повернув к нему прекрасное лицо, сказала: «Как люди сумели возвести такую красоту?». А здесь, в лесу, они впервые поцеловались, и до сих пор он чувствует ее сладкий девичий запах…
Как-то оказался на рынке. На высоком помосте стоял облаченный в воинскую одежду мужчина и громко выкрикивал:
– Кто хочет получить от короля хорошее жалованье? Кто хочет повидать дальние страны? Кто хочет поживиться хорошей добычей? Кто хочет весело пожить? Подходите и записывайтесь в королевскую кавалерию!..
Вокруг мужчины собралась приличная толпа, кое-кто подходил к столу, и сидевший за столом писарь заносил его в список, а потом рассказывал куда и как пройти.
«Вот где я смогу забыться и перестать думать об Ильве, – подумал Рерик. – Чужие люди, чужие края, все чужое, ничто не будет напоминать мне о ней. Будто я заново родился, будто я совсем другой человек. Послужу годок в королевских войсках, наберусь франкской военной премудрости и вернусь домой. Как раз к этому времени мне исполнится восемнадцать, и я по праву займу отцовский престол. Решено, записываюсь!»
Он протиснулся сквозь толпу, ткнул пальцем в пергамент:
– Пиши. Рерик из бодричей.
– Славянин, что ли? – взглянув на Рерика крысиными глазами, прошепелявил писарчук.
– Из них. Что, не устраивает?
– Нас всякие устраивают. Главное, я за тебя получу приличную сумму.
Сбор добровольцев происходил во дворе королевской конюшни, где обычно объезжали лошадей. К Рерику небрежной походкой подошел чернявый, с волнистой челкой воин лет тридцати, холодными глазами осмотрел с головы до ног, хмыкнул и, полуотвернувшись, спросил густым басом: