Славянское царство (историография)

Орбини Мавро

Когда Максим тиранически захватил императорскую власть в Риме и взял в жены вдову Валентиниана императрицу Евдокию, последняя, будучи женщиной высокомерной, была возмущена тем, что ее заставили выйти замуж за столь подлого мужа. Не видя иной возможности изменить свою судьбу и стать свободной, она тайно снеслась с упомянутым вандальским королем Гейзерихом, славным многочисленными победами, призывая его захватить Рим и освободить ее от столь жалкого супруга. По этой причине Гейзерих, снарядив большой и мощный флот, подошел к Риму и захватил его, проявив величайшую жестокость. Он совершил бы еще больше зла, если бы папа Лев не смягчил его необузданность своим смирением и покорностью. После четырнадцати дней разграбления Рима Гейзерих покинул город, уведя с собой Евдокию с Плацидией и множество пленных. Эти события произошли в 457 году.

Последним вандальским королем был Гелимир. Будучи застигнут врасплох Велизарием в Африке, он так рьяно бросился в атаку на неприятеля, что, если бы развил свой успех, мог бы, без сомнения, совершенно изгнать греков из Африки. Однако Гелимир упустил случай и дал время Велиза- рию усилиться. В последовавших за этим двух сражениях с Велизарием он проявил себя умелым и доблестным полководцем, но удача, которая, как водится, неожиданно покидает того, кто прежде был ею обласкан, в этот раз столь резко изменила вандалам, что грекам удалось уничтожить Цазона (Zangone), брата

Гелимира, с большей частью многочисленного вандальского войска, а самого Гелимира взять в плен. Представ перед императором Юстинианом, Гелимир, видя, в каком рабском и бедственном положении он оказался после стольких лет власти и счастья, с улыбкой произнес: «Vanitas vanitatum, et omnia vanitas» (лат. Суета сует и все — суета — изречение царя Соломона (Екклезиаст, 1, 2 и 12, 8) и добавил, так как был образован и изучил все книги по философии и словесности: «Я не удивляюсь, о лучший из императоров, своему стремительному падению с высот счастья в пучину бед, потому что знаю, как непостоянна судьба; знаю, как, шутя, она в мгновенье ока возносит и низвергает смертных. Я удивляюсь лишь, как могло случиться, что вопреки ей я до сих пор не пал духом. Этого бы не произошло, не окружи я свой разум крепкой стеной убеждения, что все пришедшие в этот мир подвержены изменчивости судьбы, и особенно те, кто стоит во главе государств и империй, так как они выдаются над всеми и представляют собой прекрасную мишень для ее удара. Теперь, испытав все это на себе, я нахожу, что самыми счастливыми следует считать тех, кто занимает низкое положение, а вовсе не королей. Ведь, кроме того, что их разум и душа не обременены мыслями и заботами, связанными с высоким положением и управлением государством, они, помимо многих других выгод, имеют то преимущество, что знают — при неблагоприятной судьбе им многого не потерять, поскольку многого у них и нет. Королям же, владеющим многим, тяжко падать из богатства в нищету. Сужу по себе — прежде повелевал я войсками, городами, провинциями, купался в развлечениях, удовольствиях и изобилии во всем, внушая страх и поклонение моим подданным, но прошло немного времени, и вот у меня нет даже куска хлеба, чтобы утолить свой голод; губки, чтобы утереть мои слезы; цитры, чтобы утолить мою печаль. Посему, о император, если кто сравнит наши с тобой победы, то признает меня достойным большего триумфа, чем тебя. Ты победил одного из королей — это обыденное дело, так делают и другие. Я же победил судьбу, которую еще никому и никогда не удавалось победить. Ты сразил того, кто уже был сражен ей, я же поверг наземь ту, которая, хотя и сразила меня, но победить все же не смогла. Ты сражался с тем, кто теперь сражен голодом, я же одержал верх над той, которая не могла насытиться всеми моими невзгодами. Ты — одного из государей мира, я — императрицу и королеву всех государств и империй. Если же ты сомневаешься в моей победе над ней, то смотри — я еще жив, ее удары не повергли меня на землю, несчастья свои переношу я со спокойной душой. На мой взгляд, моя победа весомей твоей, так как оружию свойственно побеждать, но человеку не свойственно одерживать верх над судьбой; если он, конечно, не больше, чем человек. Ты прославишься тем, что покорил Вандальское королевство, я — тем, что покорил судьбу, с которой в будущем буду биться еще отважней, поскольку ей нечего отнять у меня, кроме самой жизни. Я знаю, о император, тебе не нужна моя жизнь, поскольку милосердие у столь великого государя не должно уступать его силе и доблести. Но даже если ты захочешь отнять ее у меня, и тогда судьба не сможет сказать, что победила меня, потому что, убив мое тело, она не сможет убить мою душу, которая сама по себе бессмертна и заключает в себе всю человеческую сущность и достоинство. Видимая же наша внешность — это скорее тень, чем наш истинный образ. Я не должен испытывать страха перед столь милосердным государем, о силе которого можно судить не потому, как он побеждает врагов, а по тому, как он обходится с ними после победы. Такому государю я, побежденный и победивший судьбу, униженный судьбой и унизивший судьбу, сдаюсь на милость. Признаюсь, что до сей минуты чувствую себя побежденным скорее твоей добротой и великодушием, покорившими мою душу, чем оружием, покорившим мое тело, по причине большого расположения, которое я возымел к грекам после того, как попал к ним в плен». Эта вдохновенная речь Гелимира так тронула императора, что он, помня о непостоянстве судьбы, ответил ему со всем состраданием, чтобы тот не огорчался; что он всегда ценил величие души выше всяких королевств и империй; что причиной войны с ним послужило не его честолюбие, а необходимость поддержать репутацию Римской империи и добиться признания ее прав владения — ведь после победы над карфагенянами, царями Сифаксом и Юбой Римская империя всегда была повелительницей Африки, почему он и добивался признания ее римской провинцией. Что же касается лично Гелимира, то он сочувствует его несчастьям, однако не с ним воевали римляне, а со всем вандальским народом, который в прошлом грабил Сицилию и другие провинции Римской империи, и сам Рим; что он сделает так, чтобы он, хотя и лишившись права распоряжаться войсками и королевствами, тем не менее остался государем и сохранил королевский статус, поскольку долгом его и его предков было миловать покорных и усмирять заносчивых; и что он решил так поступить с ним по той причине, что узнал в нем мужа, самого по себе достойного любого высокого положения, доблестного, великодушного и в равной степени добродетельного, обладающего, что ему особенно понравилось, редким постоянством и крепостью духа. Так Юстиниан утешил Гелимира и даровал ему некоторые владения во Франкии, куда тот и отправился, проведя там остаток своей жизни; и о вандалах не осталось иной памяти, кроме как в королевстве Испании, где они жили — область, которой они владели, была названа, как мы сказали выше, Вандалу- зией, или Андалузией.

Вандалы господствовали в Африке в течение двухсот лет, но, в конце концов, угасли упомянутым выше образом — нет в этой жизни такой власти, или империи, которая не была бы подвержена тысяче случайностей: Кир, который некогда властвовал над персами, мидийцами и халдеями, опустошил большую часть Азии и взял Вавилон, украшение Азии — в конце концов, вступив в битву с массагеткой, а следовательно, славянкой, Томирой (Tomiri), с великим позором лишился удачи. Карфагенянин Ганнибал, покоривший всю Африку, после стольких побед над иберами и кельтами, труднейшего перехода через Апеннины и удивительных побед над римлянами не смог одолеть всего одного римского военачальника, да еще и у себя на родине. Потеряв все, он сменял одно изгнание на другое, и, скажем, был жестоко наказан судьбой. Помпей Великий, римский консул и военачальник (Imperador), пройдя некогда победным шагом по всей Азии вплоть до твердыни Кавказа и Каспийского моря, покорив многие народы и премного обогатив город Рим, в конце концов, был разбит небольшим войском своих же соотечественников и потерял всю свою славу. Так и Гелимир, о котором мы ведем речь, незадолго до этого прославив свое имя многими, если не сказать бесчисленными свершениями, лишился всей славы под ударами судьбы. Вот воистину редкий и поучительный пример того,

что человек не должен полагаться на милость судьбы — величайшие империи рушатся и исчезают, когда судьба в один день, час или мгновенье отворачивается от смертных.

Вандалы по природе своей были столь жестоки и неукротимы, что Римская Церковь, как пишет Александр Гваньини в своей «Сарматии», ввела в литании фразу «А vandalis libera nos domine». От готов вандалы заразились арианской ересью и по этой причине всегда были жесточайшими преследователями православных (Catholici). Об их преследованиях подробно рассказано у епископа Виктора Витенского (d'Vtica).

Карл Вагрийский (III) пишет, что вандалы, будучи еще язычниками, поклонялись тем же божествам, что и другие венедские, или славянские, племена. У них был обычай: при заключении перемирия или мира с противником отправлять ему посла, который брал в руку камень и бросал его в воду со словами «так погибнет и утонет тот, кто нарушит клятву», которую вандалы свято соблюдали. Я не стану описывать, в какие земли и в какое время они вывели каждую из своих колоний, поскольку прилежный читатель может прочесть об этом в трактате о переселении разных народов Вольфганга Лациуса, в «Трактате о двух Сарматиях» Меховского, «Истории Богемии» Энеа Сильвио, у Бьондо (I, 8), Орозия (VII, 38 и 41), Павла Диакона (XIII, XIV), в «Вандалии» и «Саксонии» Кранца, в трактате о Германии Беата Ренана (I, III) и «Экзегезе Германии» Франциска Иреникуса (VI, 25).

Из вандалов был тот великий Стилихон, которому римский император Феодосий за доблесть отдал в жены одну из своих дочерей и, умирая, оставил на попечение Западную империю и своего сына Гонория. Позднее Стилихон пал жертвой наветов и ложных обвинений со стороны своих врагов и был убит по приказу Гонория. Об этом рассказывает греческий историк Зосима. В 5–й книге он пишет: «Вандал Стилихон был несправедливо обвинен и оклеветан перед Гонорием коварным Олимпием, выходцем с Понта Эвксинского, который, стремясь к власти, ненавидел Стилихона. По этой причине он постоянно наговаривал императору на Стилихона. Последний, находясь в Равенне, был убит по приказу Гонория, а точнее Олимпия, который от имени императора написал солдатам в Равенну письмо с приказанием его убить. Когда солдаты пришли исполнить полученный приказ, поднялось множество вандалов и слуг Стилихона, хотевших перебить всех солдат, но Стилихон удержал их угрозами расправы со стороны Гонория. Не зная, в чем состоит его вина перед императором или его воинством, он сам подставил шею под меч. Воистину это был самый достойный и скромный человек из тех, кто в то время занимал высокое положение. Стилихон был убит 22 сентября Гераклианом, получивший за это место Батанария, мужа сестры Стилихона и префекта претория (prefetto de' soldati) в Ливии. После смерти Стилихона многие из его друзей и слуг подверглись пыткам по приказу Олимпия и Гонория, желавших узнать о его замыслах и заговорах против императора, но ни один их них, даже умирая под пыткой, не сказал ни слова против Стилихона». Так пишет Зосима. О невиновности и доблести Стилихона узнали лишь после его смерти, так как вскоре дела в Римской империи пошли из рук вон плохо, в чем можно убедиться у историков, описавших те времена.

От вандалов произошли также бургунды, как единодушно считают все писатели, и среди них Меховский, который в 12–й главе I книги пишет: «Славяне, которые пошли на север, так сильно размножились, что наполнили Великую Польшу, Силезию и Вандалию, то есть Польшу у реки Вандал, которая ныне называется Вислой. Наполнили они также Померанию, Кашубию и ту часть побережья Германского моря, где теперь находятся Марка, Любек (Marchesato di Lubec) и Росток, вплоть до Вестфалии; и стали называться по–разному в зависимости от места жительства. Те, что сели на реке Свев, стали называться свевами, а другие, рядом с ними, были названы бургундами по названию домов, которые на их польском, или славянском, языке они зовут «броги» (Brogi). Восемьдесят тысяч бургундов, пришедших с севера (как пишет [Джакомо] Филиппо из Бергамо в «Дополнении»), заняли берега Рейна, но Друз и Тиберий, пасынки (nipoti) Ок- тавиана, вынудили их, как пишет Орозий, вернуться на свои исконные земли. Затем Друз переправился через Эльбу (Albio) и, напав на свевов и бургундов, победил их в кровопролитном бою. Позднее, во времена императора Валентиниана, как пишут Орозий и хронист из Бергамо, бургунды (Burgundioni), вновь выйдя с севера из земли винделиков, подошли к реке Рона (Rodano) и, найдя эту местность спокойной, в ней и осели, назвав ее по своему имени Бургундией».

Славяне верлы, которых, как мы отмечали ранее, ошибочно называют герулами или геркулами, вышли из Скандинавии и, достигнув Забакского болота, завладели всеми судами, которые они нашли на его берегах. Составив из них большую флотилию, они пересекли Большое море и взяли город Византий, который позднее был назван Константинополем. Переправившись в Азию, они, как пишет Пьетро Марчелло, предали огню и мечу несколько римских провинций и, в частности, во Фригии разрушили Илион, бывшую твердыню Трою, который до того времени еще стоял. Произошло это при императоре Валериане. Верлы, отягощенные добычей и немалыми богатствами, пересекли Большое море в обратном направлении и сели выше по Дунаю.

Как пишут Прокопий, Павел Диакон (I, 20) и Геродиан (III), верлы были знатоками искусства боя: выйдя со славой из величайших кровопролитных побоищ с разными народами, они, желая показать свое презрение к противнику, шли в бой нагими, прикрыв только срамные части. Им были присущи высокомерие и неукротимость — они не допускали мысли, что ка- кой-либо другой народ может сравниться с ними в делах войны.

Захватив при императоре Анастасии сначала Либурнию, а затем Далмацию, они не раз вступали в сражение с императором, нанеся немалый урон римлянам, жившим в Паннонии. Одолели они также лангобардов и всех остальных своих воинственных соседей. Не имея больше соперников, верлы, как пишет Прокопий во 2–й книге «Войны с готами», сложили оружие и в течение трех лет отдыхали, что и послужило причиной их гибели — почти утратив за долгое время праздности воинскую дисциплину, но, по–прежнему ни в грош не ставя противника, они были разбиты в сражении лангобардами.

Видомар, или Видимир, второй король верлов, правивший у пределов Далмации, предал мученической смерти святого Максима, а с ним еще 40 христиан.

Свевлад (Sueulado), третий король верлов, именуемый другими Синду — вальдом (Sinduualdo), оказал помощь Нарсесу в войне с готами и немало прославился своим геройством.

Даже женщины у верлов славились своей воинской доблестью, и шли на бой с неприятелем вместе со своими мужьями. Однажды после поражения от римлян они, указывая на тех пальцами, стали упрекать мужей за то, что они дали себя победить коротышкам.

До своего знакомства с Христом верлы верили в многобожие. У них были жрецы, множество законов и обычаи, не похожие на другие. Среди прочих достопамятных обычаев был у них и такой: если кто-то из них находился при смерти по причине преклонного возраста или заболевал болезнью, от которой те, кто понимал толк во врачевании, предрекали ему скорую кончину, то умирающего клали на поленицу дров и посылали кого-нибудь из верлов умертвить его. После совершения сего родные покойного поджигали дрова и сжигали труп, а жена его ради чести и славы должна была повеситься у праха мужа. Тех жен, которые по какой-либо причине не совершали этого, считали опозоренными.