След человеческий (сборник)
Шрифт:
И вот еще что: глядя на море, почему-то неохота говорить, а охота помолчать и подумать. Даже не знаю, о чем. Мысли как-то сами собой, словно тихие волны, одна за другой, набегают. Между прочим, я замечал, что такое же чувство испытываешь, когда глядишь на звездное небо или на огонь, если у костра посидеть доведется.
Лето в том году выдалось очень погожее, так что отдыхалось нам хорошо. Тогда же возле Сочи, в санатории железнодорожников, отдыхали начальник Златоустовского отделения нашей дороги Карасев и один из его заместителей, инженер
— А знаешь, Максим Игнатьевич, скоро будет тебе одно неожиданное известие. Придется перед нами ответ держать.
— Что такое?
— Узнаешь.
— Нет, в самом деле?
А тут и Полулех говорит:
— Прежде времени не будем тебя расстраивать.
И замяли этот разговор. Как ни пытался я у них выведать, ничего из этого не получилось. Посидели еще немножко и разошлись.
Вернулись мы с Тоней к себе на квартиру, а у меня из головы этот разговор никак не выходит. Я по характеру очень мнительный. Соображаю, прикидываю, что бы такое могло случиться, но ответа не нахожу.
Тоня заметила, что я вроде расстроился, и говорит:
— Сходил бы ты в гастроном, надо купить колбаски, сырку, парочку булочек — завтра пораньше на пляж отправимся и завтрак с собой захватим, а мне сейчас постирушечкой надо заняться.
— Ладно, — говорю, — схожу.
Взял авоську, отправился. А рядом с гастрономом пивной ларек. Дай выпью кружечку, может, хоть думаться перестанет. Выпил. Потом зашел в гастроном, взял, что надо, а на обратном пути подошел к газетному киоску, чтобы купить свежий «Гудок».
Смотрю, на первой странице — Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда работникам железнодорожного транспорта. На букву «К» читаю: «Куприянову Александру Михайловичу, составителю поездов станции Горький-Сортировочный Горьковской ж. д.».
Вот, думаю, мой однофамилец отхватил золотую звездочку.
Дальше гляжу и глазам не верю: «Куприянову Максиму Игнатьевичу, машинисту локомотивного депо Златоуст Южно-Уральской ж. д.».
Меня даже в пот ударило, и дыхание сперло.
Вот, понимаете, как бывает: про другого подумалось — «звездочку отхватил», а когда самого коснулось, так даже сердце готово выпрыгнуть из груди.
Бегу домой, в одной руке авоська, другой газету к груди прижимаю. У самой калитки остановился: дай еще раз погляжу, не ошибся ли?
Нет, не ошибся: «…Максиму Игнатьевичу».
Вошел в комнату. Жена над тазом склонилась, стирает что-то. Я ей говорю: «Тоня!» Она взглянула на меня и с тревогой спрашивает:
— Что случилось? На тебе лица нет.
— Вот, — говорю, — читай. — И подаю ей газету.
Она говорит:
— У меня руки мокрые.
— Ничего, ты вот здесь одну только строчку
Прочла, бросилась мне на шею и как заплачет!
Она плачет, и у меня, понимаете ли, слезы текут. Тут Люся прибежала с веранды:
— Мамочка, папочка, что случилось?
Тоня показывает ей газету. Дочка прочла, закричала и целовать меня бросилась. На крик хозяйка зашла, узнала, в чем дело, и тоже:
— Ах, ах, поздравляю вас!
Потом она мужа своего позвала, а тот говорит:
— Это дело сухим невозможно оставить. Я сейчас сбегаю.
Побежал, приносит пол-литра столичной. Выпили мы по рюмочке. Вдруг появляется Карасев с Полулехом. Они тоже газету мне принесли, но увидели, что у нас происходит, и говорят:
— Все ясно. Ты уже и без нас получил неожиданное известие.
— Значит, давеча вы мне об этом хотели сказать?
— Об этом. Нам было известно, что тебя представили к награждению, но результатов еще не знали. А теперь прими наше сердечное поздравление.
Хозяин квартиры говорит:
— Придется еще раз сбегать.
Но Карасев с Полулехом остановили его, а мне сказали:
— Сегодня не будем, а уж завтра поедем на гору Ахун — транспорт наш, а угощение твое.
Ушли они. Хозяева тоже. Я у жены спрашиваю:
— Тоня, а деньги-то у нас есть?
Она говорит:
— Есть. А если бы и не было, то ради такого случая у хозяев можно занять, а потом дадим телеграмму домой, и Галя нам вышлет.
На следующий день в ресторане на горе Ахун отметили мы это событие. А еще через несколько дней собрались домой, в Златоуст.
В депо товарищи горячо поздравили меня. Много сердечных слов было сказано. Слушая их, я всю свою жизнь как бы заново передумал. Крутыми перевалами вставала она передо мной. Порою казалось, что и не одолеть крутизны, но судьба одарила меня счастьем стремления вперед. Не знаю, как понятнее объяснить, а душой чувствую: жизнь человеческая должна быть непрерывным движением к новому.
…Так говорил, думал и жил Максим Игнатьевич Куприянов.
Глава седьмая
Я познакомился с ним, когда ему уже перевалило за пятьдесят.
Быстролетно время человеческой жизни. Ни на каком электровозе не угнаться за ним. В двадцать пять лет об этом еще не думаешь. В ту пору у человека все впереди и надежд пока еще больше, чем свершений. А вот когда перевалит за пятьдесят, тут уж и самому хочется оглянуться на то, как прожил ты эти годы, что успел сделать, и люди начинают строже судить о том, каков ты есть.
В молодости, загоревшись мечтой стать паровозным машинистом, Максим Куприянов на всю жизнь запомнил своих первых наставников — земляка дядю Федю и Степана Ивановича Булавку, с которым он впервые поехал помощником. Теперь двадцать пять прежних помощников самого Максима Игнатьевича стали машинистами. Да еще какими! Двое уже с дипломами инженера. Он неустанно советовал им: