След лисицы

Красовская Марианна

— Да, по три, — уступила Лисяна, у которой внезапно иссякли силы. — Варвара Яромировна…

— Чего тебе?

— Дозволь Ингвару приехать, с отцом попрощаться! Поговори с мужем, пусть смилуется! Не хотел отрок, мал еще был…

— Подумаю над этим, — надменно ответила княгиня и с горделивой улыбкой удалилась.

С Ингваром Вольским история вышла некрасивая. Еще в малолетстве он ухитрился спалить деревянный третий этаж княжеских палат: силы огненной в нем было едва ли не больше, чем у матери. Так и не допытались, что им двигало, мальчишки (внуки Матвея и его младшенький) молчали как рыбы. В наказание и чтобы избежать подобного Ингвар

был отправлен в дальнюю деревню к какой-то дальней родне. С ним уехал десяток кохтэ и учитель, приставленный отцом. В городе Ингвару было запрещено появляться вот уже пять лет. Первые годы Лисяна в деревне бывала чаще, чем в Лисгороде, но когда здоровье Матвея Всеславовича стало сдавать, визиты к сыну стали все реже. Она отчаянно по нему скучала, но сегодня, пожалуй, была счастлива, что мальчика давно здесь не видели.

— Да подари ты ей эти шкуры, — толкнула в бок снова задумавшуюся подругу Матрена. — И сверху пряностей положи. Не совсем зверь она, пустит с отцом попрощаться. Только знаешь…

— Завтра, — сквозь зубы процедила степнячка. — Все завтра.

— Как скажешь, боярыня, как скажешь.

На ужин Лисяна не осталась, сославшись на неотложные дела и головную боль. И то, и другое было правдой, да только бежала она от самой себя.

***

Некогда князь, а теперь боярин Вольский еще не умирал, но знал, что час его близок. Было ему уже глубоко за семьдесят, но жить все еще хотелось отчаянно. Хотя ему ли жаловаться — славную небеса ему отмерили участь! И богатство, и почет, и сила были. Дом свой, сражения и победы, жены, дети. Любовь была — и в юности, и потом, на самом исходе лет. Оттого и уходить не хотелось: страшно было Лисяну одну оставлять.

Раньше сильный и могучий мужчина, Матвей Всеславович ослаб теперь так, что не мог даже поправить оплывшую свечу. В горнице его сделалось совсем темно, на небе появлялись первые звезды. Он смотрел, не отрываясь, в эту темноту, раздумывая, вспоминая, перебирая, все ли он дела закончил. По разуму выходило, что не все, не успел. Плохо. Как он ждал этого посольства, сколько гонцов отправил к Баяру! Думал, уж не дождется. Но — приехали. Хорошо.

— Опять свечи не сменили, — в горницу быстро влетела Лисяна с подносом в руках. — Ох, накажу Велеславу! Совсем распустилась! Наказывала ведь! Голодный? Не отвечай, поесть все равно придется.

— Не серчай на Вельку, она не виноватая, — мирно сказал боярин. — К ней сын старший прибежал, что-то дома стряслось.

— Ох ты! Надо сходить к ним завтра, — тут же сменила гнев на милость жена. Поправила свечи, зажгла новые. Поставила поднос на край широкой постели.

— Ну что, послов ваших видела?

— Да, видела.

— Наран-гуай прибыл? Копию договора мне передал?

Лисяна вздрогнула, как от удара. В глазах плеснулся страх.

— Откуда знаешь? Донесли уже?

— Нет. Я его и ждал.

— Зачем, почему?!

— Если кто и сможет убедить Яромира союз военный заключить, то только он. Слава о Наране по всем народам идет, кого угодно этот кох уболтать может. Не иначе, как магия.

Вздохнула нервно, не замечая, как внимательно на нее смотрит Матвей. А тот только улыбнулся грустно. Девочка его, порой такая умная, такая сильная, так ничего и не поняла. Жаль. Он-то надеялся…

— Копию князь мне дал, сказал тебе лично в руки отдать, и чтобы ты замечания свои сказал. Прочитать тебе?

— Не надо, я его наизусть помню. Мы вместе с Ольгом Бурым его писали. Почти год выглаживали. Я потом сам погляжу, утром. Со свежей головой. Это тело у меня немощно, а дух бодр.

Боярыня прикрыла глаза, подумав про себя, что с княжеского поста Вольского убрали, а он так с этим и не смирился. Норовил под себя власть загребать, вопросы какие-то решать, союзы заключать. Для пользы народа своего, конечно, но с каким нетерпением некоторые члены совета ждут его смерти!

Терпеливо накормив мужа, поправив подушки и рассказав новости, Лисяна ушла к себе, зябко растирая плечи. Несмотря на то, что в их доме давно уже не экономили дрова, она мерзла, особенно по вечерам.

Комнаты ее были под самой деревянной крышей, небольшие и с невысокими потолками, чтобы лучше сохранялось тепло. Красивые — она сама их обстановкой занималась. Завесила стены шелковыми тканями, на полу — ковры угурские, баранья шкура. Подушки цветные, низенький круглый столик с глиняным кумганом (*кувшином для умывания с узким горлышком) на нем. Широкое ложе застелено лоскутным одеялом. Вдоль одной из стен – сундуки, накрытые узорчатым покрывалом.На них можно сидеть и даже спать.

Сейчас на покрывале развалилась толстая пушистая кошка.

— Так, Мурка, ленивая ты скотина, придется тебе подвинуться, — сурово заявила Лисяна. Но кошку взяла ласково и аккуратно перенесла ее на кровать. — И не мурчи на меня. Так надо.

Приподняла покрывало, откинула крышку сундука, достала оттуда пузатую бутыль с притертой пробкой и небольшой золотой, украшенный каменьями кубок. Налила из бутылки в кубок рубиновую жидкость. Принюхалась, вздохнула и залпом опрокинула в себя.

Знакомое тепло прокатилось по горлу, согревая, успокаивая. Боярыня снова тяжко вздохнула, убрала вишневую настойку обратно в сундук, поправила покрывало и медленно, словно старуха, принялась раздеваться. Ей всего лишь тридцать два года, а порою кажется, что не меньше сотни. Так же ворчит по-старушечьи, копируя во многом Матвея Всеславовича, устает от шумных сборищ и глупых пиров, с трудом засыпает, часто вовсе ворочаясь до рассвета. Настойка хоть помогает уснуть, без нее было бы совсем плохо. Хотя пора с этим завязывать, этак Лисяна совсем сопьется! Как же она устала быть сильной и смелой! Хочется… спрятаться в чьих-то руках. И позволить себе, наконец-то, заплакать.

Лисяна забралась под тяжелое одеяло, вздыхая и размышляя над сегодняшней встречей. Так странно было снова увидеть Нарана! Словно луч теплого солнца, словно порыв степного ветра он привез с собой. Такой родной, такой чужой… Представила вдруг, как он ее обнимал когда-то, вспомнила, как он ей в любви признавался много лет назад. И пусть, что не любила, но такие слова ни одна женщина не забудет! Солнцем ее называл, дождем… За руку держал так трепетно и нежно, у ног ее сидел…

С мыслями о нем женщина и уснула под мерное тарахтение кошки.

И проснулась — тоже с мыслями о нем. Что ей снилось, не помнила, только подушка была влажная от слез.

— Ну ты дрыхнуть, мать, — одеяло с Лисяны содрали совершенно бесцеремонно. — Почти полдень! И это ты меня на утренний чай пригласила? Поздновато же ты завтракать изволишь, моя ленивая подруженька!

— Ерофеевна, — простонала Лисяна, закрывая лицо подушкой. — Какого лешего?

— А вот это я должна у тебя, Матвеевна, спрашивать, какого лешего? Или… водяного? Или… кто у вас там в степи водится, а?