След лисицы
Шрифт:
— Шулмусы, — старательно припомнила Лисяна степных демонов.
— Вот! Какого шулмуса ты все еще в постели? И какого шулмуса твой Ингвар так похож на рыжего посла кохтэ, я тебя спрашиваю?
24. Путешественник
Наран всегда отличался неуемным любопытством и острой любовью к жизни. Спутники его после устроенного князем пира, закончившегося только под утро, еще спали, а сам он как обычно вскочил на рассвете. Глупо было тратить такой прекрасный день на всякие пустяки вроде сна и расхаживания
Впрочем, назвать день прекрасным он поторопился. Это в степи постоянно светит солнце, даже зимой. А здесь, в Лисгороде, небо затянуто низкими свинцовыми тучами. Нет дождя, нет снега, просто — нелепые и бессмысленные серые облака.
Наран качнул головой, тихо улыбнулся и, очень быстро одевшись, выскользнул из княжеского дома. Ему хотелось побродить по Лисгороду в одиночестве. К кохтэ здесь относились благосклонно, впрочем, он отличался от своих соплеменников и ростом, и мастью. Только характерный узкий разрез глаз выдавал в нем уроженца южных степей.
Даже выбранный наряд никак не мог сказать, какого он рода или сословия. Теплый бархатный кафтан на меху спускался почти до земли, расшитая рубаха с поясом доходила до колен, шерстяные штаны были заправлены в высокие кожаные сапоги. На голове – шапка, отороченная мехом кусарок. Оружие брать не стал, только длинный кинжал на поясе и нож в сапоге. Нечего народ смущать луком за спиною.
В своих странствиях Наран предпочитал одеваться согласно обычаям того места, где он был в гостях. В Дарханае ходил полуголый, в штанах широких, жилетке и тапках без задника, лишь на пиры одеваясь в шелка и драгоценности, среди угуров – в традиционных их халатах.
Сейчас он был похож на обычного горожанина среднего достатка – купеческого сына, а может, заезжего мореплавателя. Он чувствовал себя вполне свободно: бродил по улицам, разглядывая дома, удивляясь вывескам и еще — количеству рыжеволосых людей вокруг. И в самом деле — лисье царство! Купил горячую еще булку на углу, приценился к оружию в маленькой лавчонке и, наконец, вышел к рынку. Здесь было куда тише, чем он ожидал. Лениво переругивались торговцы рыбой, негромко беседовали мясник и торговец прошлогодними мятыми яблоками, сонно бранились дородные тетки с корзинами. Забавно: у кохтэ в базарный день невозможно было расслышать собеседника, идущего в двух шагах, а тут все очень пристойно. Замороженные все какие-то.
Невольно прислушался к болтовне баб и замер удивленно.
— Я тебе говорю, помрет Вольский со дня на день. Недолго ему осталось. Змея эта степная его со свету сводит, кровушку его пьет!
— Ну полно, боярыня Вольская за мужем своим ходит, как за отцом родным! Челядь говорит, сама кормит, сама моет.
— Вот! Травит его, как есть травит! Где это видано, чтобы девка молодая в самом соку о старике пеклась! Помрет Матвей Всеславович, и останется она богатеханька!
— Ой ли, у Всеславовича еще двое сынов и и дочери имеются! Много ли жене останется?
— Так она не просто жена ему, а еще сына родила. Вот и гребет все под себя. Вспомни, что третьего дня на базаре творила? Ведь Мраковне всю торговлю сгубила! Мало Матвеевне лавки с заморским товаром, еще и меха себе забрала! Гляди, пустит всех купцов по миру! А Мраковна-то вдова…
— Твоя правда, нехорошо вышло. Богатеет с каждым днем Матвеевна, а все ей мало, все мало. Того и гляди, потом рыбу начнет ловить или еще что удумает!
Наран хмыкнул, качая головой. Надо же, Листян какая умница! Не ожидал он от такой легкомысленной девчонки деловой хватки. Богатейка, значит? Как интересно! Торговка заморскими товарами?
Бабы между тем начали обсуждать какую-то Ерофеевну, что в хлеб какие-то травки добавляет да пряники горькие печет, и степняк пошел дальше. У обувщика купил несколько пар детских ботиночек из козлиной кожи, красивых, мягких, наверное, удобных. В лавке с мехами выбрал разных искусно выделанных шкурок и женскую шапку: Дженне понравится, наверное. Для Баяра разыскал кинжал в украшенных каменьями ножнах.
От одного из каменных зданий пахнуло вдруг знакомым ароматом сандалового масла и пряностей, и Наран не утерпел — заглянул в призывно распахнутую дверь. В каменном подклете находилась не больше не меньше – сокровищница дархана. Окованные медью сундуки, полки с украшенными самоцветами ларцами, серебряными и медными лампами, кубками, кувшинами. На одной стене — полки с книгами, самыми разными. Сафьян и кожа, свитки, кипа бумажных листов, пергамент… Наран любил читать, книги были его слабостью.Уже не раздумывая он шагнул внутрь.
— С чем пожаловал, Наран-гуай? — раздался знакомый мелодичный голос из угла, и он даже вздрогнул от неожиданности. Вот уж кого не чаял увидеть!
— Листян? Ты что тут… А! Это и есть твоя лавка заморских диковин?
— Да. Что-то особенное ищешь?
— Глазею, — признался он, разглядывая хозяйку.
В тусклом свете масляной лампы она была особенно хороша. В темных глазах плясали огоньки, лицо сияло. Сдвинувшийся на бок плат выпустил на волю толстую змею черной косы.
— Если Баяру и Дженне подарок хочешь найти, то у меня есть лучшие дарханийские и угурские шелка. Жемчуга есть, специи, шкатулки резные. Фигурки шлона и жирафы. Еще вот — морейские обереги: матушка-лиса, бер, волк, рыс…
Лисяна выставила перед ним на столе искусно вырезанные деревянные фигурки и отвернулась, делая вид, что поправляет вазы на полке. Странный взгляд Нарана ее вдруг смутил. Ей показалось, что он смотрит на нее… как мужчина на женщину. Это волновало.
Мужчина же невольно потянулся к фигурке лисы. Зверек словно смотрел на него искоса, лукаво поблескивая зелеными глазками-камушками.
— Для отца возьму, — сказал Наран. — Он ведь у меня — тот еще лис.
— Для Нурхан-гуая? — оживилась Лисяна. — Погоди, я тебе мешочек найду, есть у меня подходящий.
Покопалась в сундуке и вытащила кошель из тонкой кожи на завязках, искусно расшитый бисером. Там тоже была изображена лисица. Фигурка нужная туда прекрасно поместилась.
— Сколько стоит?
— Подарок. Нурхан-гуаю я счастлива услужить.
Хотел было возразить, настоять на оплате, но заглянув ей в глаза, промолчал.
— Спасибо, Лисяна Матвеевна.
Лисяне показалось в этот миг, что он ее ударил. Поставил на место. Напомнил, что она — мужнина жена и нечего строить глазки даже старым знакомцам. Стало очень обидно. И о чем она подумала, глупая? Помолчав, уже без улыбки спросила: